Пленник (по мотивам игры)

Улучшив время, когда в коридоре не осталось никого из желающих засвидетельствовать своё почтение Инквизитору, мужчина скользнул в палату и бесшумно закрыл за собой дверь.
В комнате было сумрачно. Скудный свет лился от больничной лампы на противоположной от входа стене. Похожая на голубой немигающий глаз она служила единственным источником освещения – окон в помещении не оказалось. Беззвучные и безотказные кондиционеры нагнетали свежий воздух, вытесняющий густой запах горькой лекарственной смеси. Ничто не нарушало тишины, кроме тяжёлого учащённого дыхания того, кто лежал на одной из узких коек, застеленных хрустящим стерильным бельём. Вторая постель пустовала, и бесцветная пластиковая табличка на её хромированной спинке свидетельствовала о том, что пациенту никто не составит дружескую компанию вплоть до момента его выписки. Что означало не только избавление от невыносимых страданий, но и жизни вообще.
В Нулевом блоке содержались смертники, выжившие после столкновения с карателями, но искалеченные последними настолько, что поместить их в камеру было уже нельзя. Пациент палаты №301 не являлся исключением и был изуродован, как предписывали Постановления, в целях устрашения других правонарушителей. Власть в Священном городе поддерживался тотальным угнетением, и в ближайшие десятилетия, а может быть, и столетия могущество Небесных Охотников не обещало хоть сколько-нибудь ослабнуть или пошатнуться. Не нашлось ещё силы, способной устрашить несокрушимое Ведомство Страха.
Будто тонущие в тумане смазанные силуэты, полустёртые воспоминания недельной давности стали вырисовываться в сознании Инквизитора. Они становились всё чётче и реальнее, но не смели переступить рубеж, явиться ему во плоти и плюнуть в холодное, прекрасное лицо с блестящими чёрными глазами, теперь широко распахнутыми и выражающими почти детское изумление при взгляде на пленника.
От шеи смертника, закованной в широкий металлический обод, к спинке постели тянулась крепкая короткая цепь, которая не дала бы ему даже упасть на пол. На что, в свою очередь, потребовалось бы недюжинная воля и старание, поскольку на месте рук пленника виднелись замотанные в слои белоснежного белья короткие культи, а очертания тела под покрывалом свидетельствовали о полном отсутствии ног.
Неужели кто-то всерьёз опасался, что этот ошмёток человека способен убежать на своих обрубках, при том беспрепятственно миновав все тюремные посты?
И что могло понадобиться здесь Инквизитору? Что в действительности заставило прийти его? Жалость? Угрызения совести? Страх обрести тёмную половину, готовую исторгнуться из погружённого в сомнения воспалённого разума и столкнуть его в Ад?
Хриплый удушающий кашель заставил Инквизитора вздрогнуть всем телом. Он и не заметил, как покрылся липкой испариной. Будто очнувшись от глубоко забытья, мужчина решился приблизиться к койке.
Он мог надеяться на то, что пленник не узнает его, будучи сражённый непосильной ношей пережитых страданий.
Шорох сутаны, медленный стук каблуков по белому резному мрамору, и вот он склоняется, в волнении сжимая опущенный вдоль туловища руки в кулаки, склоняется, заглядывая в лицо с истончившими чертами, которые кажутся ещё бледнее от голубоватого сияния лампы.
Глаза смертника открыты. Безумны и больны. Мгновение тишины, яркой и сверкающей, как летящий отравленный кинжал, сменил низкий яростный вопль. Так мог бы вскрикнуть зверь, упавший на заточенные колья. Нечеловеческий всплеск отчаяния и бешенства от собственного бессилия. Поражённая, порабощённая мощь, литая хищническая властность, скованная ужасом беспредельной беспомощности.
Последующее случилось не по воле Инквизитора. Это был инстинкт убийцы, настолько же естественный, насколько и безотказный.
Резкий удар в челюсть заставил пленника потерять сознание. Инквизитор застыл, с тревогой ожидая, что вот-вот ворвутся санитары, охранники - да кто угодно – и он будет обнаружен. Но ничего так и не произошло, снаружи не доносилось ни звука. Видимо, состояние подопечных мало волновало тюремщиков, или они уже давно привыкли к истошным воплям смертников.
Взгляд Инквизитора вернулся к измождённому лицу. Оно по-прежнему было красивым, как и тогда, в первый и последний день их встречи на городской площади. Жёсткие черты смягчала припухлость выразительных губ, а высокие скулы придавали выражение суровой одухотворённости, если не сказать надменности, что не было присуще простолюдинам вроде него, привыкшим рабски преклоняться перед служителями Святейшей Инквизиции.
В голове будто что-то прояснилось и возвратилось на свои места. Если до того Инквизитор и не подозревал, не хотел признаваться себе в том, что тянуло его к смертнику так неодолимо, то теперь всё стало понятно. Он прочёл этот ответ в глазах пленника, когда их взгляды столкнулись.
Ещё на площади, до того, как руки карателя в белых перчатках набросили петлю на шею любовника, задушив того прямо на улице на глазах друга. До того, как бич, со свистом рассекая воздух, исполосовал белую одежду пленника и его спину в багровые лохмотья. До того, как карающее правосудие в лице опьянённых кровавой вакханалией Жриц Смерти перерубило сильные мускулистые руки и стройные ноги пленника, словно в насмешку оставив ему свидетельство его растоптанного достоинства.
Взгляд, пронизанный лучистым огнём любви. Отблеск нежной улыбки, предназначенной другому и случайно замеченной тем, кто за эту улыбку решил обладать им любой ценой.
И вот теперь он здесь. Он медленно приходит в себя. Он не хочет просыпаться. Достаточно боли и унижений. Он просто хочет умереть, но ещё слишком рано.
Инквизитор сбросил тонкое покрывало. Под ним пленник был обнажён, если не считать повязок на остатках бёдер.
Это грех. Это великий грех, за который не будет прощения. Навеки отказаться от блаженства, навеки лишиться спокойствия, чтобы только позволить себе укротить того, кто прерывал твои исступлённые молитвы своим образом, кто заставлял тебя кричать и метаться взбесившимся чёрным призраком по безликим коридорам убежища Господа... Господа, отринувшего тебя и не спасшего от чудовищного искушения.
Пленник открывает глаза. Его рот закрыт жгутом ткани, он может только хрипеть, но сейчас лежит спокойно, лежит и смотрит, не отрываясь, на Инквизитора, который опустил ладонь на вспотевшую безволосую грудь и медленно, словно во сне, повёл рукой вниз, стирая прозрачные капли. Прикосновение жжёт, ладонь горяча, как пламя. Пальцы подрагивают, дотрагиваясь до кубиков одеревеневшего от напряжения пресса.
Выдержка изменяет пленнику. Обострённая, обнажённая до костей чувственность заставляет его дрогнуть и рвануться в надежде избежать ласк. Туловище конвульсивно дёргается на простынях. Тихий лязг – цепь сдерживает сумасшедшие порывы, тело переполняет животная жажда свободы. Полубезумный, пленник начинает рычать и выть, сотрясая кровать своей неистовой силой, закипевшей в теле, пока руки Инквизитора не пригвождают смертника, надавив на внутреннюю сторону раздвинутых бёдер.
Парализующая боль вонзается в нутро, и пленник продолжает рычать, но уже от муки, изогнувшись в охватившей агонии. И когда колени смыкаются вокруг его торса, когда обрубки ног оказываются на жарких бёдрах под ворохом сутаны, он даёт насадить себя посуху на отвердевший член почти без сопротивления.
Шокированный проникновением, пленник на какое-то время перестаёт рычать, дыхание замирает, и распахнутые глаза стекленеют от боли. Но Инквизитор не останавливается. Смачивая узкий анус кровью пленника и своими собственными соками, он двигается грубыми толчками, глубоко и отрывисто погружается в палящую тесноту. Из горла пленника вырываются клокочущие, бурлящие звуки, он давится своей слюной и выкашливает её, с каждым движением нелепо взмахивая культями, так что сквозь ткань от усилий, наконец, начинает проступать кровь.
Запрокинутая голова. Взгляд цепляется за мертвенный свет лампы. Мигает голубым сквозь прутья кроватной спинки, ошейник вдавливается в покровы, боль разрывает тело на дымящиеся, брызгающие кровью лоскутья. Жадно до ослепления. До беспамятства.
Чаша боли переполняется, и нет больше мужества быть человеком, волочить на себе эту непосильную ношу. И когда растерзанный анус принимает полосующие едким жжением перламутровые струи мужского семени, когда мутится взгляд, когда слышится гортанный стон Инквизитора, сердце стискивают раскалённые клещи. Всё тонет в багровом блеске торжествующего ликования...
Не веря, Инквизитор держит в руках остывающее тело, с трудом удерживаясь на узкой койке вместе с пленником, обнимает его, ещё не покидая ануса и чувствуя, как сперма обволакивает ствол. Его губы целуют скользкие от испарины плечи, шею пленника и восковые, искажённые судорогой губы.