Руки машинально двигались, возя полотенце по мокрым волосам, по посиневшей от холода коже шеи и плеч. Жесткое, набухшее водой полотнище задело, сдирая окончательно, отошедший пластырь с еще не зажившей до конца раны на виске. Сухая, буро-коричневая бугристая корка лопнула, выпуская новую струйку крови, скользко покатившуюся по рваной вмятине старого шрама от виска к скуле. Теранув полотенцем по лицу, инквизитор дернулся от резкой, внезапной боли, словно лицо его было исполосовано вдоль и поперек. Обернувшись, глянул через распахнутую в ванную дверь в забрызганное поблескивающими, как ртуть, каплями зеркало над раковиной. Из холодного стекла него в упор смотрели серые, ввалившиеся в потемневшие глазницы глаза. Кожа на лице, хоть и была простынно-бледной, но, ни порезов, ни ран, ни синяков видно не было. Кинув полотенце на журнальный стол между креслами, Наварро закрутил кран в душе. Ледяной поток, испустив последние струи, истончился и замер в распылителе.
Новый приступ дурноты сжал желудок, безжалостно крутанул его, небрежно швырнул к горлу. Тяжело привалившись к косяку двери, мужчина вновь закрыл налитые свинцом веки.
«Может быть, эти сумерки и были причиною того, что внешность прокуратора
резко изменилась. Он как будто на глазах постарел, сгорбился и, кроме того,
стал тревожен. Один раз он оглянулся и почему-то вздрогнул, бросив взгляд на
пустое кресло, на спинке которого лежал плащ. Приближалась ночь,
вечерние тени играли свою игру, и, вероятно, усталому прокуратору
померещилось, что кто-то сидит в пустом кресле. Допустив малодушие --
пошевелив плащ, прокуратор оставил его и забегал по балкону, то потирая
руки, то подбегая к столу и хватаясь за чашу, то останавливаясь и начиная
бессмысленно глядеть на мозаику пола, как будто пытаясь прочесть в ней
какие-то письмена.» (с)
Сколько Верховный находился в пограничном состоянии, сказать трудно. Медленно, как всплывающий на поверхность пруда утопленник, неделю пролежавший в тине дна, сознание проблесками выхватывало реальность. Было холодно. Из открытой двери на террасу тянуло предночной сыростью. Белесый зародыш луны рваным пятном проглядывал на посиневшем небе, и мебель в спальне бесформенными темными комьями занимало пространство.
Отвалившись от косяка, священник сделал шаг вперед и тупо уставился на бедра, мокрым, холодным жгутом стянутые так и оставшимися спущенными штанами с бельем. Расправляя потерявшими чувствительность пальцами заскорузлую резинку, почти не ощущая сырости, Наварро поправил брюки, безразлично глянул на босые ноги и спустился вниз в столовую.
На полу все так же грязной лужей серела разлитая вода, посреди которой гигантской черепахой лежал перевернутый таз. Столовая была пуста. Остановив взгляд на съехавшей со стола, смятой скатерти, мужчина сделал несколько шагов вперед и охнул, когда осколок разбитой плитки ржавым гвоздем впиявился в ступню. Несколько минут Лойсо тупо смотрел, как быстро теряющая в грязной воде цвет, кровь жирно расползается по полу, смешиваясь с багровыми, начавшими загустевать по краям лужицами рядом с валяющейся на полу бритвой. Прихрамывая, сделал еще шаг, поднял закаленную сталь, покрутил в руках и стер пальцами бурую, застывшую массу на кромке. Не обращая внимание на разлитую воду, сел на пол, развернул пораненную ступню. Поддев острием лезвия осколок, выдернул его из сплетения сухожилий, костей и тонких волокон мышц. Покрутил кусок керамики между пальцев, бросил тут же на пол и аккуратно сложил пополам бритву, пряча опасное лезвие в пазы.
Несколько минут мужчина безучастно сидел на полу, пока взгляд не упал на окровавленное полотенце. Перегнувшись, оперевшись на локоть, дотянулся до него, развернул, смотря на страшный узор кровавых полос. И захрипев, уткнулся лицом в пахнущую тленом ткань. Ссутуленные, широкие гранитно-холодные плечи дрогнули и застыли в оцепенении.
Прошло еще несколько минут, прежде чем инквизитор поднялся, неуклюжей тенью вышел на террасу и, ступая босыми ногами по гравию, пошел через парк к воротам. Дом замер в тревожном молчании, закрыв темные окна тонировкой стекол.
Возле забора особняка Верховного инквизитора и днем-то было безлюдно. Обычные люди, если не заставляла нужда, инстинктивного обходили богатое логового опасного, хмурого, одинокого, неприветливого монстра в кожаной маске. Ночью же сюда калачом было никого не заманить. Над вымощенной неровной брусчаткой улицей рваными силуэтами поднимались бесформенные клочья тумана, укрывая стволы деревьев вдоль проезжей части, ажурные кружева кованого забора.
-САМУИЛ!
Хриплый крик улетел в туман, путаясь и затихая вязкой, молочной белизне.