Липкие губы, обхватив яички ребенка, с наслаждением их посасывали, и Лео не мог точно определить, что ему нравилось больше - сосать собственному сыну член или вылизывать мошонку. При этом мужчина еще старательно выскребывал из зубов комочки испражнений, раскусывая мельчайшие частицы и проглатывая с обильной порцией терпкой слюны, насыщенной привкусом своего мокрого ангела. Тоненькая кожица мошонки была пропитана потом, смешанным с нежным вкусом детской смазки, и все это напоминало корочку из карамели, которая появляется на яблоках, которые обмакивают в теплую сладость. Мужчина смачно сосал, щурясь от едкого запаха, который шел из его рта. Мальчик перестал хныкать и засопел от удовольствия, для отца это было почти музыкой. Впрочем, Мэлоун бы соврал, если бы сказал, что слезы не вызывали в нем похотливой жадности, и если бы Дэни сейчас расплакался, Лео бы не удержался и оттрахал бы его снова. Но сладкий мальчик, пропахший спермой, кровью и сливочной жижей, разумно затих, чтобы не провоцировать ненасытного папу, и папа, смачно и утробно срыгнув, наконец, накрыл ртом орган своего ребенка.
Кончик языка, подразнивая нежнейший кант, оплетающий розовую головку, ласково лизал бархатный член сына. С упоительной медленностью, не пропуская ни дюйма скользкой от слюны кожицы, отец с тщательностью неопытного любовника, который впервые понюхал трусики своей подружки и был допущен полизать ей между ног, нежил своего сына, искренне стараясь доставить ему удовольствие. Лео полагал, что маленький щенок уже способен мастурбировать и ему не дурно бы научиться кончать тогда, когда хочет папа, а не потом во время сна пачкать простыни своими невинными поллюциями. Поэтому сейчас Мэлоун очень старался, чтобы его любимому мальчику было хорошо, ведь если он не сможет разрядиться, то кончит позже на белье, а за это отец жестоко порол Дэни, поэтому сейчас Лео с тихой настойчивостью ласкал ребенка. Губы плотным кольцом обхватили нежную вершину и заскользили к основанию, надавливая чуть сильнее. Язык слизывал выступающие капельки смазки, и мужчина крупно сглатывал наполняющую рот слюну. Упругие и гладкие, как вымытые персики, яйца мальчика ритмично вжимались в колючий отцовский подбородок, и мужчина от каждого прикосновения сосал все сильнее, словно ребенок его подстегивал. Отец не хотел признаваться себе, какую власть имел над ним собственный сын и поэтому находил постоянные отговорки и оправдания своим звериным поступкам, лишь бы не трястись от животного одиночества, когда Дэни покидал его на несколько часов. Всего лишь на несколько часов. Часов, которые были для свихнувшегося отца наказанием за его лютую любовь.

Эпизод 2

Молодой человек катает по барной стойке сигарету и внимательно рассматривает, как белоснежный цилиндрик превращается в тощую палочку. Он поднимает голову и смотрит в прохладное окно напротив стойки бара. Прогремел трамвай, и, наверное, последний. Прошли торопливые пешеходы. Неон сверкнул персиковой яркостью. И ретушь бликов ударила по глазам, и правда, лучше зажмуриться или опустить глаза на собственные ногти. Дорогой маникюр. Лощеные руки. Белоснежные манжеты с прищепами бриллиантовых запонок. Молодой человек застенчиво озирается и натягивает рукава пиджака – не хватало, чтобы его приняли за сутенера. Импозантный костюм, галстук и ботинки из крокодильей кожи - ну разве можно скрыть сколько стоит все это? Впрочем, тут редко обращают внимание на крой, а камни запонок скорее примут за стекляшки. Ценятся тут деньги, а ими битком набит карман, и можно неторопливо расплачиваться за свои галлюцинации.
Легкое движение пальцами, и бармен услужливо наливает порцию. Пятую? Шестую? Вот еще считать. Ладонь подпирает щеку, и посетитель упирается взглядом в фотографию, которую положил на барную стойку. Улыбающийся с нее мужчина красив, как новые зубы, так приятно флиртовать с его изображением, он точно улыбается? Молодой человек щурится и подносит изображение к губам, скалится и нежно целует его – своего любимого. После смерти отца мужчина стал единственным, кому хотелось доверять, шептать страшные имена черных снов и доверчиво рассказывать истории о своей жизни. Капелька виски упала на улыбку и пришлось слизнуть языком, если бы пальцем, то могли остаться разводы, а так…
Полутемные блики легли на фотокарточку, изуродовав красивое лицо, молодой человек по-мальчишески всхлипнул и накрыл ладонью любимое лицо. Стало так страшно и отчаянно в том сумраке, он сжался и уставился пустым взглядом в помутневшую темень улицы. Ничего не произошло, верно? Прошло столько лет, пора бы забыть, как в дом ворвались двое, которые терзали ножами подушки и покрывала, обивку, обои, даже старого вислоухого пса, и они, наверное, что-то искали? Он ничего не видел, уткнувшись в пыльные халаты в шкафу, и не плакал, ведь папа не любил, когда он плачет, и так хотелось, чтобы он порадовался даже в эту минуту. Где ты был, папа? Твою улыбку можно было накрыть ладонью, как улыбку этого любимого мужчины. А струйка крови из приоткрытых губ была подсохшей, словно струпья исчесавшегося пса, но ведь никто и никогда не узнал, почему отец так улыбался перед смертью. Молодой человек мотнул головой и ожесточенно постучал по полированной стойке пустой стопкой:
- Эй...

Осколки стекла разлетаются вдребезги и, как сверкающая рыбья чешуя, липнут к дрожащим пальцам. Молодой человек не может сдвинуться с места, не может шелохнуться, ему кажется, что он умер. Этот рапид бликов от рассыпающегося крошева стакана, и кажется, что на зубах скрипит стекло, язык взрезан, как брюхо пойманной рыбы, и толчками в глотку вытекает соленая кровь. Страшно до слез, ну почему это должно было случиться. Почему?
Ком в горле, и дохлая рыба во рту начинает склизко двигаться, выталкивая липкие кишки вместе с жижей кровянистой кашей. Кашель. Кашель такой звонкий, словно ломаются под голыми ступнями тонкие колышки, выбитые в молодые побеги клубничной рассады. Молодой человек смотрит на своего старого приятеля тамбур–мажора и начинает икать от смеха. Господи, как страшно, как страшно оказаться одному в ледяном удушливом баре, провонявшем потом и немытыми телами, виски и сигаретами, неудачными браками и блудом, странно до смешного. На глаза наворачиваются слезы, и нервные, тонкие пальцы вдавливаются в собственные глаза, чтобы вызвать калейдоскоп боли в глазных яблоках. Он не видит изображения своего любимого. Багровые губы. Длинный змеевидный язык. И жуткие, крошечные ладошки, словно похотливые лисицы, облизывающие яйца после течки. Это не он, не он, не он…
- Что со мной?
Взгляд фокусируется с трудом, и нервно дергается красиво изломанная бровь:
- Простите, я разбил стакан…
- У тебя кровь, парень...
Он берет салфетку и прижимает к ладони, губы дрожат в беспомощной улыбке, а в широко распахнутых синих глазах застыл ужас, словно он только что заглянул в бездну. Он только что видел смерть, и теперь его колотило так, словно ему приснился один из его кошмаров. Любимый мой, любимый, ну почему именно сейчас и именно ты? Все закончилось, верно? Твое лицо у вестника смерти. Твое лицо. Любимые черты, красивый рай, волшебная любовь, и тут уродливый карлик, который обслюнявил меня, насмехался надо мной и онанировал на мои слезы.
Молодой человек долгим взглядом смотрит на изображение улыбающегося мужчины. Так смотрят на фотографии, что любят клеить к надгробиям – пристально, с испуганным отвращением, со стыдом и страхом. Так молчат на кладбищах. Так молчат, когда насилуют. Так молчат, когда хотят солгать. Страшная ирония в костюмчике тамбур–мажора с громадным султаном, напоминающим торчащий пенис, который вот-вот извергнется потоком спермы. Подушечкой пальца молодой человек нажимает на губы своего улыбающегося любовника и медленно ведет по изгибу его рта. Волнистая линия порока. Садистская жестокость. Плевки в лицо. Грязные извращения. Не страшно. Не больно. Ничего…
Трясущиеся пальцы в припадке ярости сминают глянцевую картинку, молодой человек бьет себя по лицу измятой фотографией и истерично смеется. Потом бросает на стойку несколько долларов, испачканных его кровью, и, испуганно баюкая порезанную ладонь, бегом бежит к выходу, цепляясь полами плаща за столы и ноги равнодушных посетителей.

Дэниел Мэлоун очень торопился домой, и когда такси прочно застряло в пробке, красивое лицо молодого человека исказилось от раздражения. Невольного страха? Эрхард не выносит, когда опаздывают, и Дэни всегда приходил чуточку раньше, чтобы черные глаза любовника не вспыхивали сдерживаемым неудовольствием. Только бы не это обжигающее марево разочарования, от которого молодого человека бросало в дрожь.
Эрхард... Ожившее безумие, которое разъедало рассудок Дэниела (или правильнее сказать Дэниелы, как звал его Господин), заставляя переживать такие изощренные грани порочной любви, что все когда – либо испытанное казалось смешной сказкой. После смерти отца молодой человек оказался обладателем приличного наследства и букета комплексов, говорить о которых не решился бы даже на исповеди. Он и не говорил, скрываясь за обворожительной улыбкой, блестящим образованием и полной раскованностью в постели. О том, что ему снятся кошмары, Дэни молчал, робко улыбаясь, если требовалось пооткровенничать. Но когда он встретил Эрхарда, то потянулся к нему с доверчивой беззащитностью. Дэниел привязался, а потом и влюбился в Эрхарда, лишь нежно розовея, когда любовник первый раз назвал его «Моя Дэниела».
Сейчас Дэниела стояла обнаженной перед зеркалом, обсыхая, прежде чем одеться. Она предпочитала не вытираться, получая какое-то сладостное удовольствие, рассматривая себя без одежды. Подушечками пальцев стирала капли воды с сосков, медленно вела ладонь к низу живота, прижимая пальцы к члену. У нее гибкая, почти мальчишеская фигура, стройные ноги и узкие бедра. Кремовые соски, плоский живот и абсолютно гладкая кожа. Она всегда чисто выбрита, и от нее хорошо пахнет. Принцесса похожа на дорогое произведение искусства, которое заботливо хранит прихотливый коллекционер, заявивший на изящное чудо свои права и следящий за тем, чтобы вещицу не поломали.
Испуганный взгляд на уродливый порез ладони правой руки, и сейчас беззвучная мольба только о том, чтобы Эрхард не заметил повязки. Хорошо, что в доме есть прислуга, старая нянька (так мысленно звал ее Дэни) помогла затянуть тугой корсет и застегнуть юбку, чтобы он не испачкал их кровью. Сегодня он горничная. Нежная роза.
Няньку – тучную негритянку с черными, словно сливы глазами, вьющимися волосами и неизменно в белоснежном фартуке, казалось, не удивляло, что она помогает одеваться молодому мужчине, стоявшем перед ней в маленьком белом лифчике и таких же трусиках. Нежно–кремовый корсет и юбка с вставками цвета чайной розы, только подчеркивающие белизну кожи Дэниэла. Туфли в тон. Немного глупо улыбнулся, стирая с мыска туфли пылинку. Он растерян и напуган, потому что пил, и помада плохо слушается в подрагивающих пальцах, а подводка для глаз кажется не подъемной. Сердце колотится так бурно, что Дэниэл почти оглушен, но выдрессированный своим любовником так, что не может пропустить даже мелочь - красиво уложить волосы, так, как нравится Эрхарду. Довольно длинные светлые пряди забраны в прическу, открывающую шею. Дэни улыбается своему отражению почти машинально, и смотрит, не стер ли помаду. Последний штрих – легкий ошейник из белого золота, который подарил любовник. Без него Дэни не появляется, зная, что знак принадлежности и покорности вызывает одобрение в непроницаемом взгляде Эрхарда.
Гулкие шаги разносятся по коридору. Принцесса словно заблудилась в Лабиринте, и теперь ее светлый наряд словно вырезанный причудливый силуэт в мрачноватой готике убранства. Волнующая враждебность лиц со старинных портретов, они, словно судьи, следят за ее легкими шагами и, кажется, шепчутся между собой, Дэниела опускает голову и торопливо входит в залу.
Картины. Полумрак. Камин жарко натоплен, Эрхарда еще нет, на длинном обеденном столе, словно сошедшим с картин о королевских семьях, ужин сервирован как всегда на двоих. Во главе стола прибор для Господина. Напротив – для Дэниэлы. Канделябры освещают старинное, начищенное до блеска серебро. В изломе хрустальных бокалов лопаются блики свечей. Приглушенный свет и гулкая тишина, от которой Дэни всякий раз немного нервничает. Он опускается на краешек стула, который ему отодвигает откуда не возьмись подоспевший слуга, и кладет руки на колени, ладонями кверху, чтобы еще раз убедиться, что повязка не очень заметна. Хочется пить, и молодой человек просит воды, и хотя он дважды чистил зубы, ему кажется, что от него пахнет виски. Зубы чуть лязгнули о хрусталь, и Дэниэла замерла, ей показалось, что она слышит шаги Эрхарда. На щеках вспыхнул румянец. Дэни любил своего мужчину. Он боялся его. И уважал. Как отца...

Эрхард. Словно шелест птичьих крыльев. Приглушенный шепот и пленительная мука обладания. Дэниел подумал об этом в считанные секунды, когда почувствовал запах любовника. Это был особенный аромат, свежий и тонкий, словно порез от бритвы на изгибе бедра. Душистая мускусная эссенция и горьковатый гель для душа, который смягчал кожу после бритья в паху.
Трепет ресниц, и бурно вздымающаяся грудь, словно у женщины, которая надела слишком тесный корсет, отчего скобы впиваются в ребра, заставляя усмирять дыхание. Дэниел опустил глаза, чувствуя, как заливаются краской щеки, кажется, было немного душно, но сидеть полагалось только прямо, и развалиться на стуле было немыслимо.
Он боялся Эрхарда, сейчас именно боялся, потому что хорошо знал, что испортит настроение тем, что пьян, а главное тем, что порезал руку. Пронзительный взгляд, легкий стук рукояти стека о стол, и сердце понеслось, словно безумное. Лихорадочный поиск оправданий, чтобы объясниться. Желудок стянуло от страха, но Дэниел хранил непроницаемое выражение лица и, понимая, что румянец его выдает, выдумал новую историю о слишком жарко натопленном камине. Может быть, сказаться больным? Но молодой человек обладал воистину невероятно крепким здоровьем и простуда сторонилась его, словно он был чумной, а может быть, головная боль?
Белозубая улыбка и почтительное «Здравствуй» в ответ…
Но ведь Эрхард никогда не наказывал без причины, ведь его принцесса не давала повод. Она могла быть чуточку шальной, капризной, игривой, но безупречное послушание делала игру приятной для тела, и Дэниелу даже нравилось кокетливо приподнимать пышные юбки, чтобы любовник мог полюбоваться на изящный чулок, кружевное белье и стройные ноги. Быть отшлепанным – это всего лишь выбранный статус, которого Дэниел не хотел лишаться, потому что ему нравились такие игры. Но быть выпоротым…
Молодой человек смотрел на начищенное до блеска серебро и отчаянно старался сидеть прямо, он надеялся, что от запаха еды его не вывернет на ковер. Немного беспомощная улыбка на похвалу и робкая попытка спрятать ладонь в складки юбки. Эрхард был слишком респектабельным, чтобы ценить дешевые развлечение, кроме того, он обладал тонким вкусом, и не посещал заведений, где обреталась всякая шушера. Шушера, в компании которой его принцесса и напилась, теша свои кошмары и утоляя свою боль какими–то безумными видениями. Дэниел чуть сжался от вопроса, но чуть улыбнулся, словно собираясь поведать нечто необычное, пока слуги подавали на стол, молодой человек молчал. И ему совершенно не хотелось есть, но он взял приборы и, аккуратно придерживая сочное мясо, отрезал ножиком маленький ломтик, опустил в брусничный соус и отправил в рот. Медленно прожевал, слизнув яркую каплю с губ и только после неторопливого и выдержанного начала трапезы поднял глаза на Эрхарда:
- Я ходил в лавку к Джефу, хотел посмотреть… И немного гулял.
Синие глаза были чистыми и невинными:
- Как прошла встреча?
Дэниела колотило от напряжения, но с Эрхардом он научился вести себя благоразумно, излишняя порывистость и импульсивность не нравились любовнику.

Поднял глаза на Эрхарда и тут же торопливо опустил взгляд в тарелку. Выдавливал какой-то пустой лепет, а сам леденел от страха. Он знал, что его состояние для любовника - открытая книга, но с мучительным наслаждением продолжал убеждать себя в том, что именно сегодня он ничего не заметит. Это было просто мальчишеское упрямство. Нет-нет, а лихорадочная мысль, что Господин не заметит повязку, мелькала в голове у Дэниела, и он заметно веселел, и даже начинал дышать спокойнее, почти считая мучительные минуты до окончания ужина. Но внезапно сухой тон заставил его замереть, словно затравленное животное, попавшееся в силок и следящее за приближение охотника. Вилка со звоном упала на пол.
Дэниель побледнел, смял салфетку, нервным движением убрал за ухо выбившийся локон и замешкался. Понимая, что момент для ответа упущен, сжался и робко взглянул на Эрхарда... Что-то в духе «Я... не» так и застыло на губах тихим выдохом, и когда мужчина крайне доброжелательным тоном приказал подойти, Дэниела вцепилась в край стола, зрачки расширились от страха. Принцесса знала своего Господина, и чем мягче были интонации, тем свирепее зверя они скрывали…
Она поднялась и неуверенно взяла тарелку. Под жестким корсетом между лопатками заструился холодный пот. Длинные ресницы задрожали, словно от любовника шел разряд электрического тока, продирающего до костей. Почти неслышный легкий шаг, ноги в изящных туфлях ступают, словно по битым стеклам. Шаг. Второй. Третий. И почтительно склоненная голова, потому что подходит к своему Господину. Не отрываясь, смотрит на его кисти, безукоризненные манжеты, и снова в глаза бросается стек. А еще пушистый бисквит десерта, сочные фрукты, тонкое кружево салфеток и запах парфюма Эрхарда, от горьковатой свежести которого сосет под ложечкой. Дэниел ловит указание сесть на пол у кресла любовника, и подчиняется безропотно, торопливо и аккуратно подобрав юбки, опускается на колени. Бутон чайной розы, брошенный к ногам могучего хищника, которому будет достаточно ленивого удара лапой, чтобы сломать свежий цветок.
Принцесса стискивает кулак, чувствуя, как повязка пропиталась выступившей кровью, смешанной с потом, и по-прежнему прячет ладонь в складках своей юбки. От приказа заалели скулы, но она не осмеливается и рта раскрыть, чтобы попросить Эрхарда. И о чем же теперь? Дэниела смотрит на свой десерт, и ей кажется, что это кишащий червями, гниющий кусок человеческой плоти, все плывет перед глазами, когда она наклоняется низко-низко и по-собачьи слизывает кремовый вензель, венчающий сочную порцию пирожного…

Дэниелу иногда было интересно посмотреть в глаза Эрхарду в мгновения, когда следовало опуститься перед ним на колени и рассматривать подошвы его туфель или кафель, но этого он себе не позволял. Прежде всего, не хотелось нарушать сокровенный ритуал, который волновал и притягивал молодого человека, ведь ощущение себя вещью любовника приносило сладострастное удовольствие. И до дрожи нравилось ждать, когда стек коснется подбородка. Признавался ли Дэниел своему Господину, что от унижений, которым он подвергал свою принцессу - ее порочная душа трепетала как пойманная в сачок бабочка, раня крылышки о перепонки сетки, приносящие неизменное наслаждение?
Сейчас он ее снова унижал, и мягкая истома наполняла все ее существо и, наверное, она вот-вот почувствует, что теплеет кружево белья от мускусной эссенции, которая выдавала Дэниелу не хуже, чем запылавшие щеки.
Прохладная кожа стека почти с любовью провела по щеке, и молодой человек прикусил белоснежными резцами нижнюю губу, чувствуя крошево мурашек, рассыпавшееся по спине. Тончайший слой помады. Капелька слюны выступила как бусина росы на тугом стебле. Голос у Эрхарда был низким и завораживающим, и почти болезненным удовольствием было его просто слушать. Как-то Дэниел в тайне от любовника записал его на диктофон и включал, чтобы послушать перед сном. Голос на пленке и несколько фотографий, которые молодой человек с ревнивой подозрительностью оберегал от всех и постоянно перепрятывал в разные укромные местечки своей комнаты.
- Господин обязательно должен знать, что делает его Принцесса, - у Дэниела голос был довольно тихий, но мелодичный, а в минуты возбуждения или близости густой и бархатистый, словно потирающий ласковой лапкой котенок. Вероятно, он бы хорошо владел исполнительским искусством, если бы отец позволил ему заняться пением…
И все же Эрхард так строил фразы, что она почувствовала себя виноватой. Принцесса любила своего Господина особенной любовью, но времени разбираться в себе ей постоянно не доставало, кроме того, страстью к саморазрушению Дэниела не страдала, и если ее до смерти напугал страшный карлик, похожий на Эрхарда, то не была ли она слишком пьяна для начала?
Равнодушный и прохладный стек покалывал изгиб спины, словно голодный зверек, которому позволили почертить языком между ног, и Дэниел, который сам же любил, когда Эрхард гладил его кожаной петлей, склонился чуть ниже:
- Я заслужил... наказание, Эрхард... я должен был сразу рассказать, - виноватый тон и почти шепот, потому что признавался в собственной небрежности, а разве она нравилась любовнику?
Рука высвобождена из складок юбки и послушно развернута ладонью вверх, чтобы Господин увидел повязку:
- Ты все должен знать про меня… я просто не хотел расстраивать, я думал, что все пройдет раньше, чем ты обратишь внимание.
А дальше короткий и немного бессвязный рассказ о нескольких порциях скотча, но уже все выветрилось, «правда-правда». Испугавший образ страшненького карла. «Я просто был не в себе, Эрхард, правда-правда…» Дэниел стих, чуть сильнее выдохнув, потому что когда рассказывал, сдерживал дыхание, чтобы голос совсем-совсем не дрожал…

Просто «ешь» и ни слова больше, и Дэниел послушно склонился к своему десерту, стараясь подавить обиду. Хотелось вмазаться лицом в этот размокший от языка бисквит и назло выпачкаться как безмозглый щенок. Да, он обиделся и вскипел от бессилия, ведь ему действительно было страшно, ведь он просто не знал, как избавиться от наваждения, и он же все рассказал, почему же Эрхард просто ответил «ешь» вместо того, чтобы…
А вот «чтобы» что, принцесса не понимала, иногда ей казалось, что Господин слишком замкнут, и даже она не в силах подойти к нему достаточно близко. Дэниела слушалась любовника беспрекословно, черпала вдохновение в его властности, но иногда ей казалось, что с ним она проваливается в Бездну. Воспоминание об отце, о карле, о детских играх, которые обычно прерывались так некстати, о платьях и грязном сексе, теперь еще о ладонях Эрхарда, об улыбке Эрхарда, о ночах с Эрхардом.
Вошел слуга, и Дэниел не услышал, о чем он говорил с любовником, старательно вылизывая тарелку и даже получая некоторое удовольствие от тошнотворной сладости, и понимая только одно – Господин собрался наказать его. За скотч, а главное, за порезанную ладонь, ведь молодой человек знал, что Эрхард признает только совершенство, и если бы хоть один волосок был пропущен во время бритья, то и за это бы последовала экзекуция.
С полу хорошо были видны ноги служанок, которые бесшумно убирали посуду, и хотя Дэниела они звали «хозяин», и он привык при слугах опускаться перед Эрхардом  и мог выполнить любой его приказ, но все же его мучило чужое присутствие. Унижало присутствие черных. Он их просто не выносил, наверное, дело было в отце, который плевал в сторону «нигеров» сквозь зубы и тщательно оберегал Дэни от дружбы с «подобным сбродом». Мальчик прежде никогда не задумывался о расовом превосходстве, но не слушаться отца он не мог и поэтому делал, как говорил папа. Повзрослев  же, просто смотрел как на пустое место, и только в доме у Эрхарда вспомнил, что на черных следует обращать внимание. И принцессе это было неприятно. Но любовник не позволял подняться, и Дэниела продолжала сидеть на коленях у его кресла, снова спрятав ладонь в складках юбки.
Дождь стучал словно в висках, заставляя молодого человека все больше нервничать. Просто Эрхард так долго молчал, что Дэниел собирался было нарушить тягостную тишину, и тут вошел Том. Его Дэниел знал очень хорошо, хотя за все время пребывания в доме любовника не обменялся с конюхом ни словом. Принять поводья из рук так, чтобы не соприкоснуться рукой, даже затянутой кожаной перчаткой. Насмешливо оскалиться в ответ на взгляд, который принцесса считала неподобающим. Иногда так и подмывало сделать что-нибудь гадостное, но Эрхард был доволен работником, и все шальные идеи выветривались из головы Дэниела, едва он об этом вспоминал.
Сейчас же происходило то, от чего голубые глаза принцессы широко распахнулись в изумлении, словно она ослышалась. Она даже не сообразила, как следует среагировать на услышанное, первая мысль, что она просто ослышалась. Паника во взгляде, когда Господин приказал подойти. Не видя ни Тома, ни обстановки - ничего, кроме Эрхарда, Дэниел поднялся, не чувствуя ног и не понимая, как подошел к диванчику. Вцепился мертвой хваткой в его колени, оседая перед ним на пол:
- Эрхард, Эрхард… послушай, ты не можешь так поступить, - пальцы в костяшках побелели, так сильно стиснул ими ноги любовника, - я…
Звенящий от волнений голос сорвался:
- Прости… но это просто царапина, видишь уже ничего нет!
Дэниел торопливо содрал повязку, показывая ладонь. Розоватый подсохший подтек и глубокая бардовая полоса поперек нее...

Прежде, чем Эрхард переспросил, Дэниел уже понял, что совершил ошибку, и теперь все его беспомощные потуги выглядят жалкой попыткой избежать наказание. Подобие вымученной улыбки в ответ, и поспешно опущенная голова, когда любовник заговорил со слугой. Все казалось каким-то сном…
Вот Господин берет его ладонь, тепло касается губами, ведет языком, и от слюны невольно жжением налился порез, но Дэниел только чуть выдохнул, понимая, что вывел Эрхарда из себя и теперь только полное повиновение позволит ему вернуть хоть капельку его расположения.
Сердце колотилось, как бешеное, когда услышал этот краткий обмен фразами, от которого хотелось провалиться сквозь землю. Каждое слово, произносимое Томом, заставляет юношу трепетать от унижения, сознание туманится и, казалось, конца и края не будет этому шороху убийственных и клейких тавро. Реплик. Черный конюх не сделает больно белокурой принцессе. Дэниел беззвучно повторяет про себя это, теперь он просто сложил руки на коленях, и смотрит на Эрхарда, даже не пытаясь больше просить. Кажется, слуга подошел почти вплотную, и острый запах незнакомого мужского пота ударил в ноздри, словно швырнули в лицо глиной. Мягко. Вязко и смачно, так, что юноша густо покраснел, ощутив, как волна чужой похоти забирается в вырез платья. Принцесса стиснула ладони, и, купаясь в собственном стыде и жаре, думала, что ей, возможно, следует поучиться почтительности у Тома, и что с такой готовностью оттрахать любовника собственного хозяина не каждый бы решился. Эрхард мог спустить с нее три шкуры, но вот Том… Дэниел не мог успокоиться ни на минуту, и все мысли вращались вокруг этого потнючего гиганта. Пропахнуть им казалось чем-то неправильным, таким неправильным, что принцессе показалось, что у нее потянуло внизу живота. Она была неспособна сопротивляться двум мужчинам, тем более, что один из них приказывал ей…
Зрачки расширились, заливая радужку черным, когда Господин своим бесконечно мягким и глубоким голосом предложил просто выбрать. Дэниела словно отстегали голого перед всеми «черномазыми» из Африки, но на этот раз он лишь покорно слушал любовника. Щеки цвели пурпуром. Даже шея порозовела, и туго стянутая корсетом грудь вздымалась так бурно, словно ему не хватало воздуха. Это было мучительно - просто дать ответ. Время сейчас напомнило воск, от которого на нежной коже остаются ожоги, если жечь слишком долго:
- Я ему отсосу… - губы, наконец, шевельнулись, и юноша безропотно взялся за пряжку брюк Эрхарда, поднял на него глаза, - сделаю, что скажешь, только бы ты простил глупую принцессу...
Осторожные и мягкие прикосновения, Дэниел знал, что торопиться не стоит. Подушечки пальцев, лаская, прошлись по скобе, чтобы вытянуть кожаную змею. Звякнула пряжка, и в тишине, когда слышалось только дыхание мужчин и движение дождя, мерно барабанящего в подоконник, показалось, что хрустнул серебряный канделябр под ногой великана. Ловкие пальцы справились с пуговкой и молнией. Теперь оставалось только немного потянуть брюки вниз. Юноша замер, тихонько проводя ладонью по паху  любовника. Сейчас Дэниел думал только об Эрхарде, забыв, что за спиной у него Том...