Эти два дня Флориан Грин запомнил надолго. После визита статных черных близнецов в его кабинет в капелле, по коридорам где отдыхали от репетиции музыканты и хористы пополз слушок "Братцы, кажется  милашка  Фло нарвался." - Давно пора! - злорадно поддакивали им наиболее злые языки . - Я как  его вижу, сразу понимаю, что в консерватории надо что-то менять.

Флориан явился домой раньше назначенного, отказался от ужина, что на него было не похоже, и через четверть часа слабым голосом позвал секретаря из ванны: -  Стравински... Лёд. Срочно...

Секретарь заглянул и вскинул брови. Хозяин, в расстегнутом пиджаке и сорочке сидел на сухом бидэ, зажимая ладонью ноздри. Сквозь пухлые пальцы. унизанные кольцами просачивалась кровь.
От страха зашкалило давление. Не выдержали сосуды.

Остальное Грин помнил смутно. Очнулся окончательно только перед самым выездом, в гардеробной, бессмысленно глядя на себя в зеркало. На кафельном полу поблескивал разбитый флакон одеколона, удушливым облаком испарялся парфюм.

Секретарь,  как покойника, обрядил певца в кремовый костюм-тройку с перламутровыми пуговицами. Застегнул узкие сапожки  змеиной кожи на высоком кокетливом каблучке, поправил галстук-бабочку, повесил на плечи белый шарф, на лайковую правую перчатку - жемчужные четки.
В петлице - розовая хризантема. Синяки под глазами и землистая бледность запудрены. Трость плясала в слабой руке, дрожала нижняя челюсть.

Старик мелко перекрестил хозяина в дверях.

... Теперь, стоя посреди барочной, темной позолоты комнаты с музицирующими ангелами, Флориан, как затравленный, смотрел на дверь. Лицо онемело. Он часто облизывал губы. От ледяной жути сводило низ живота. Хозяин медлил.
Крахмальный воротник рубашки душил Флориана.

Оглядевшись, и каким то десятым чувством отметив красоту инструмента (так приговоренный к казни смотрит на яркую бабочку на мече палача) Флориан решил порепетировать свои первые слова.
Он красиво отставил трость, и плавно согнулся  в поклоне...

- Д-добры-й вечер, господ-дин Великий инквизит-т-т-ор... - заикаясь, обратился он к пустому креслу.

Встряхнул головой, чтобы успокоиться и кое-как улыбнулся. Кривая улыбка в сочетании с широко раскрытыми, голубыми от ужаса глазами, была так же уместна как похоронный венок на свадьбе.

Флориан собрался, вдохнул, прогнулся так угодливо и подобострастно, что чуть не треснула поясница и воркующим тоном выдал:

- Добрый вечер, господин Великий Инквизитор! Для меня, право,  большая честь... - он осекся, не зная, что говорить дальше.

Пустое кресло не возражало.

Отредактировано Флориан Грин (21-09-2009 02:33:07)

Флориан медленно и покорно сел, как кукла в витрине. Он не замечал, что слегка приоткрыл рот, как ребенок, которому больно, а его заставляют смотреть на рождественскую елку. Приглушенные огни переливались на алых складках мантии, на скрутах плети, на пуговицах певца и пышно уложенных его локонах, в гранях бокалах и  удлиненных ягодах виноградной белой грозди.

"Вот и конец. - на удивление спокойно подумал Флориан Грин - Как  там было... багряница... Скарлатная, яростная, воплощенная власть. Красный лев алхимических трактатов. Но все же, все же чем бы не закончилась эта встреча, я стал свидетелем роскошного пиршества. Маски, маски, сколько их на этом свете. Но потом наедине с собой он снимет свою маску, а я, а я... О Господи, кусками придется срывать с черепа лицо, отскребать ногтями, выскабливать, как плод из брюха портовой девки в подпольном абортарии"

Сейчас ты обмочишь его кресло, Флориан Грин.  Прекрати.

Капельмейстер сложил ладони на набалдашнике белой трости, закачались жемчужные четки. Тускло блеснул перстенек поверх перчатки на мизинце.

Он был бледен в зелень,  как сыр бри.

Но все же выговорил, мешая в голосе липовый мед, плесень  и колотое стекло:

- Я всегда рад служить Вам, господин Великий Инквизитор. В силу моих скромных возможностей.

Алая маска напротив выступала из камерного света тайно и покойно.

Ты не смерть моя?
Ты не съешь меня?

Отредактировано Флориан Грин (21-09-2009 02:34:21)

То ли сама абсурдность ситуации, то ли спокойный тон Инквизитора, то ли то, что даже у трусости есть предел - послужило виной тому, что произошло дальше.

- Погода, действительно, не радует. Небеса плачут. - поддакнул Флориан - и вдруг быстро спросил - Простите, господин Великий Инквизитор, но у меня пересохло в горле. Вы позволите?

Флориан Грин взял бокал и жадно отхлебнул, успел все же промакнуть салфеткой алую каплю вина  на краю рта. В этом жесте не было хабальства, просто усталость и та медленная томность, с которой тает в огне олово.

- Прекрасный букет. Сафьяновый... Десять лет, не меньше, я вообще-то... не пью, но иногда. - певец чуть переменил позу, постарался убрать живот, туго обтянутый атласным с лунным отливом жилетом - впрочем от второго глотка, глаза Флориана Грина заблестели, как от капли белладонны.
В голове гнусавым голосом закрутилась песенка из прочитанной в детстве старинной книжки. Кажется так сходят с ума.:

"И сказала Алиса: - Зазеркальный народ!
Счастлив тот, кто с тремя Королевами пьет.
Это редкое счастье, великая честь -
За обеденный стол с Королевами сесть!

"Так нальем же в бокалы чернила и клей
И осушим их залпом за наших гостей!
Вина с пеплом мешай, веселись до утра!
Королеве Алисе ура!"

Усилием воли он заставил песенку заткнуться, как срывают иглу со старомодной виниловой пластинки.

Он кашлянул и взглянул на алую маску чуть смелей, смазанная винным следом  пудра у рта совершенно подсохла.

Чтобы не искать проблеска в прорезях маски, Флориан полюбовался игрой свечного огня в бокале.

Заговорил не быстро, но внятно, и сколь возможно непринужденно:

- Что Вы, господин Великий Инквизитор, повторюсь, для меня искренняя радость, быть приглашенным к знатоку. Я сужу исключительно по обстановке и совершенству инструмента. Каюсь, мне приятен такой стиль убранства, хотя меня и поругивают за старомодность.

Плыли в глазах не от вина, а от удивительного, странного куража:  свечи, бархатные переливы, росписи, ангелы с равнодушными или сонными лицами.

Резко, как отпускает малярийный озноб,  Флориан Грин устал бояться. В конце концов чего я могу лишиться? Ни родни, ни друзей. Меха, жемчуг, шелковое белье - да все это я первым брошу в костер, и только посмеюсь. Пытка?  У меня порок и ожирение сердца, я сдохну от инфаркта, как только они начнут. Мне нечего терять.

В конце концов, под маской  твоего виз-а-ви человеческое лицо. Его тоже рожала мать. Зачем гостю унижать  хозяина страхом. Как будто страх ему в новинку. 

- Я в Вашем  распоряжении, господин Великий инквизитор. - произнес капельмейстер, машинально поправил холеную прядь, к щекам прилила кровь.  - Все, что угодно, беседа или песня - в ответ на гостеприимство.

Впервые за эти два дня Флориан вздохнул и улыбнулся искренне.

Отредактировано Флориан Грин (20-09-2009 21:36:10)

- Я не думал заранее. - вдруг честно сказал Флориан. - Видите ли, то, что исполняют в Капелле рассчитано на праздники, на многоголосое исполнение, на залы, экраны и трибуны... Много труда приходится приложить к тому, чтобы под люрексными ризами моих хористов в момент "крещендо" забились живые сердца. Иногда они заменяют техникой искренность. Но техника всегда мертва.
Ланцет хирурга

(скорняжный нож палача) - с ржавым отчаянием крикнули мысли, но Флориан повторил уверенно:

- Ланцет хирурга бесспорно красив холодной острой красотой, но он создан людьми. А цветок -

- указательный палец легонько раздвинул лепестки розовой хризантемы в бутоньерке - Самый совершенный ланцет никогда не заменит цветка, потому что цветок создан Богом... Хоть он и не живет долго. И совершенно не подчиняется ни логике, ни геометрии... Его нельзя синтезировать в лаборатории, вывести формулой. Да, Боже, что я говорю... Вы знаете это лучше, чем я.

Знаете, я помню, меня еще ребенком  поразила одна молитва: Господи, душа души моей, если не суждено мне стать пожаром, сделай мою душу малой искрой в терновнике".

Флориан Грин обхватил ладонью колено и прямо глядя в глазные прорези маски Инквизитора, добавил: 

- Господин. Великий. Инквизитор. Простите меня за невольное иносказание. Позвольте мне рассказать в этот дождливый вечер одну короткую историю. Она разъяснит Вам все, что я собираюсь сделать для Вас в ближайшее время.

Скверно тянуло сердце, но пухлые губы Флориана были снова влажны, и хотя уголки странно кривились книзу, исчезла синева сердечной недостаточности.

- Несколько лет назад я пережил одну неприятную ночь. Была обычная неделя, репетиции, работа, рутина. Я проснулся в три часа ночи, у себя, один. И понял.

- Флориан аккуратно поставил пустой бокал на стол

- Что Бога нет. Нигде нет. И никогда не было.

Он не провоцировал, не эпатировал, просто с горечью помолчал, вспоминая, и продолжил:

- Это все равно, что хлебнуть серной кислоты вместо Причастия.  С этим нельзя было жить. Если Его нет, значит я и тысячи таких, как я - совершенно одиноки. Как подкидыши зимой. Я понял в ту ночь, что если это - правда, то мне не стоит просыпаться. Но я проснулся. И с тех пор верю, надеюсь, люблю. И ищу Его там, где могу. В старых нотных записях, в песнях бродяг и детей, в забытых балладах и хоралах. У меня нет иного способа разговаривать с Ним.
Вы не откажетесь теперь послушать то, что я никогда не пел в капелле. Потому что это всего лишь искры в терновнике? Песни которые не звучали сотни лет, и сохранились чудом?  И быть может никому не нужны, кроме Вас и меня?

Флориан Грин опомнился - но уже не испугался.

- Если да - то позвольте мне снять перчатки. Для такой клавиатуры нужно чувствительное осязание.

Отредактировано Флориан Грин (21-09-2009 04:20:36)

Флориан, медленно стягивая перчатки, избавился заодно и от давящих колец. Размял пальцы. Он заметил движение рук Великого Инквизитора, и пожалел о своих словах, не потому что боялся наказания, а только лишь из странного ощущения того, что его слова могли ранить незнакомого человека.
Но отбросил ненужные мысли, и присел к инструменту, тронул клавиши. На стене между розово-золотыми долгими ликами и золотыми кудрями ангелов холодело Распятие. Поза Человека на кресте была мучительна, но не было смакования страдания, он разводил бледные жилистые руки в растерянности, будто говоря: Они не ведают, что творят.

Тяжелая голова, увенчанная терновым венцом склонялась к плечу.
Сколько раз Флориан Грин, разменная монетка, пресыщенная болонка, мармеладный мальчик, который пробегает в мальчиках до сорока, пока не сопьется, видел в своей жизни Распятий. Но сегодня человек по имени Флориан Грин   взглянул наверх так, будто впервые видел распятого на кресте ни в чем не повинного человека.

Другой человек под маской сидел в кресле, молча. Ждал.

Флориан расстегнул пиджак и уверенно перебрал клавиши, будто лаская, утешая, колыбельной повадкой, самыми подушечками пальцем, как слепой, он не смотрел на клавиатуру.

Из хрустальной, отзывчивой гаммы, выплыли первые такты. Так моряки льют масло на волны, чтобы утешить шторм.

Флориан обернулся к алому слушателю и произнес:

- Ария Марии Магдалины. Не печальтесь. Скоро кончится дождь.

И он забыл обо всем, глядя наверх. Свечи выласкали его лицо из темноты вполоборота, тяжелым морским рокотом отозвался инструмент. Ему хотелось смотреть наверх и хотелось, чтобы человек в кресле хоть на мгновение забыл о дожде, о сведенных пальцах, о хлысте...

Голос Грина не был сейчас слишком высоким, грудным, янтарным,  он улыбался, грудь и живот поднимались в мерном грамотном дыхании.

... - Как должен быть любим он,
чем прельщен — уж не знаю.
Облик свой сменила я.
И все эти дни новым существом
самой себе кажусь.

Как это понимать мне?
чем привлёк он настолько?
Человек как человек;
Прежде столько знала я мужчин —
и он не больше, чем ещё один.

Сдаться ль перед ним, в голос зарыдать,
объяснясь в любви, волю чувствам дать?
Вот до чего случилось дожить — кто б мог ожидать?

Он не сводил глаз с креста.

Пошел проигрыш, мелькнула остро и зло запонка на манжете, пальцы жили словно отдельно - белые проворные зверьки, взмах голубиного крыла.

- Не покажется ль забавным,
что такое вдруг случилось
с той, кем всю былую жизнь
любовный пыл руководил менее всего?
Страшусь его.

Вот до чего случилось дожить — кто б мог ожидать?

Он прикрыл глаза и вывел голос на камерный взлет, человек на кресте казался живым. Не был уже ни страха, ни сомнений, а так будто по горлу гладят колонковой кисточкой, чертят неведомые и добрые знаки, так, будто знаешь, что никто никогда не умрет.

- Чуть вздумай он признаться
мне в любви — я стушуюсь,
всем существом затрепещу.
Взор отведя, я кинусь прочь,
знать не хотя того —
страшусь его...
Хочу его...
Люблю его...

Плеск клавиш и голос медленно, без надрыва и показухи, заполнили комнату, легкая бисеринка пота выступила на виске.

Финал, Флориан, финал, ну...

Белые пряди рассыпались по плечам, Грин растерянно погасил последнюю гортанную вибрирующую ноту вместе с последним аккордом и легко отнял пальцы от клавиш.

Голове легко и холодно.

Он так и не отнял взгляда от Распятия.

_____________________________________________

В тексте использован русский перевод А. Птицына  арии Марии Магдалины " I Don't Know How To Love Him" из рок-оперы Эндрю Ллойда Уэббера "Иисус Христос Суперзвезда"

Отредактировано Флориан Грин (20-09-2009 23:53:02)

- Да!  - столь же кратко откликнулся Флориан, счастливо оглянувшись на алую маску, которая была красноречивее лица.

Гулко и верно отозвался инструмент на прикосновение хозяина дома.

- Это старая песня. Я случайно нашел ее в архивах. Это песня отверженной и отчаявшейся женщины, которая знает, что ее сыну не придется долго жить. Я знал священника, который говорил, что материнское слово чище молитвы, потому что каждую мать зовут Мария.

Оборвав слова, Флориан медленно, будто неумело, уронил первые аккорды. Начало он  не пел, а почти проговаривал, клавиши звучали почти как лютневые струны:

Он начал, на воловьем, старческом выдохе, и глаза потемнели, жилы на шее напружились, будто привесили камень.

-  Я жила в заботах о насущном хлебе
Зная, Бог не выдаст и война не съест
Почему же выпал несчастливый жребий
Вытянул сыночек этот черный крест

Думала в фургоне за войною еду
Думала что эта жизнь не надоест
Но война, как видно, шла за мной по следу
На мечтах поставив жирный черный крест...."

Флориан Грин больше не сдерживался, он откинул голову и отпустил себя, как мог, дернулся в мякоти кадык, он  буквально бичевал клавиши, так что рокот ловила комната, и он чувстовал привкус крови во рту.

Мать, Марта Грин, иссушенная саркомой, держась за стену, шла по коридору, шарила на столе в кювете шприц, ломала головки ампул онклогического обезболивающего и вгоняла четыре куба с пузырьком воздуха в вену.

Мать стояла у креста. Без мысли размазывала рукой натекшие капли на зазубренном дереве. Она не кричала. Просто смотрела вверх и поджимала черный от родовой боли живот.

- Сколько мне лишений разных выпадало
Сколько я терпела и несла свой крест
Но войне и этого как видно мало
Сожрала надежды за один присест

Почему судьба не ведает пощады?
Почему нам выпал этот черный крест,
От войны теперь мне ничего не надо
Улететь бы птицей прочь из этих мест..."

Есть ли теперь на свете такие женщины. Флориан Грин отжал педаль. Инструмент затих.

Певец выговорил:

- Простите. Это не молитва... Но здесь есть Бог.

И одним жестом отстегнул воротник, освобождая горло.

Глянул через плечо, как зарезанный.

Господи... впервые в жизни меня слушают.
Круглое лицо осунулось. Несмотря ни на что,  певец улыбался краем обметанного рта.

Отредактировано Флориан Грин (21-09-2009 01:28:32)

- Прошу прощения. - Флориан, тяжело опираясь на узорную  крышку, приподнялся. Шатнувшись на каблуках - черт подери идиотскую моду, так ноют и отекают ноги, - шагнул к креслу и рухнул напротив, устало стер пот со лба кулаком.  - Антракт...

Он вдруг закашлялся и вынужденно выговорил, как междометие, титулование:

- Господин... Великий... - слово "инквизитор" потонуло в кашле. Он не был простужен. Он просто старался не плакать. Не от страха, не от боли, а скорее от радости. Чем бы ни пришлось платить за эту ночь, но какое счастье, что те вещи, которые он пел за плотно запертыми дверьми кто-то согласился разделить.

Волосы растрепались, он часто дышал. Вечерний костюм выглядел нелепо, но только сейчас, чуть растрепанный - правильно, как не на манекене, а на живом человеке. Совершенно забывшись, Флориан Грин вынул из внутреннего кармана плоскую фляжку в тисненой коже, свинтил крышку и, не морщась, отхлебнул.

Одиночество. Черствое. Наждак и мокрый асфальт. Крепкое, как медицинский  спирт. Сколько еще оно продлится? Пока не кончится дождь, пока не кончится жизнь? Змеелов берет кобру за шею и выдавливает яд из зубов о край стакана... Три капли одиночества. Мы все кобры в бархатных руках Небесного Хозяина. Он цедит из нас одиночество. Нет, не сейчас.

- Спасибо Вам. - Флориан смотрел на Великого Инквизитора из-под сбившейся пряди - не из кокетства, у него просто не было сил поправить - Я думал, что  больше никому это не нужно. Но ведь люди жили, мечтали, пускали книги и нотные листы по водам, как письма в бутылках. Быть может,  для того, чтобы кто-то вспомнил. Я надеюсь, что не был Вам неприятен. Просто последнее время я чувстовал себя каминной безделушкой, декоративной породой человека... Так больше невозможно. Улыбаться через силу в полдень на людях и молчать, или спиваться заполночь.

Движение руки Инквизитора Грин никак не толковал, он просто не хотел быть неуместным.

Большой человек в алой маске напротив молчал, дождь за окном не утихал.

Флориан Грин решился и четко выговорил:

- Я могу быть еще чем-нибудь Вам полезен?

Отредактировано Флориан Грин (21-09-2009 03:10:33)

Флориан кивнул. Машинально щипнул виноградную кисть, выдерживая паузу. Сладость белого винограда приятно холодила нёбо.

Он опустил ресницы, тщательно выслушивая слова Инквизитора.

Он прекрасно понял, что с ним разговаривают, как с человеком, это было ясно по тону голоса, по еле заметным движениям.

Никаких надежд Грин не питал, иной на его месте начал бы шуровать, строить планы, подлизываться, стричь купоны на будущее - на все это у него просто не было ни времени, ни желания. Молчать он умел. К тому же он умел быть благодарным за понимание.

Маска уже не была пугающей личиной, липким смертным кошмаром. Флориан испытывал одно -  прочное уважение к ночному собеседнику.

- Я все понял, господин Великий Инквизитор. - спокойно произнес Флориан - Никакой благодарности мне не нужно. То, как Вы умеете слушать - и не меня, а то, что я осмелился показать Вам,  стоит для меня больше, чем все блага на свете.
Я буду приходить к Вам тогда, когда Вы пожелаете меня видеть. Я сознаю, что Вы человек... занятой.  Но если я смогу хоть в малом облегчить бремя Ваших забот - я буду рад.

Тоска отпускала, растворялась нитями, будто капля молока в ледяной воде, медленно и мерно плыли сквозь оскаленные иглистые шпили домов, головокружительные мосты и воздушные магистрали Аммона тяжелые ночные облака, погода менялась, внезапно, как всегда в приморском климате, где-то в высоте надоедливым зуммером попискивали позывные радиоволн, натужно гудел сухогруз в порту, и только в этой потайной комнате, как китайские куклы в шелку, мехах и атласе, сидели друг против друга два непохожих человека. Один - как свежевыпеченный каравай белого сдобного  хлеба, второй, как идеальный обоюдоострый клинок в футляре алого облачения.

Флориан позволил себе чуть откинуться в кресле, он выровнял дыхание, и аккуратно и быстро поправил костюм, с легким усилием застегнул пуговицы пиджака.

- Я редко бываю где-то кроме дома, Капеллы и ресторана "Гавайская Роза". Для Вас я всегда свободен. Это не лесть. Просто мне тоже редко выпадают такие ночи.

Отредактировано Флориан Грин (21-09-2009 03:07:00)

Флориан не вмешивался в размышления Великого Инквизитора, он чувстовал себя по хорошему опустошенным, будто выжгли пустую породу, осталось только серебро. Завтра оно покроется патиной, но сегодня чисто... как арктические снега, как артезианская вода.

Он заметил улыбчивую излуку губ инквизитора - на этот раз она была светла - и он ответил ей, не вставая из кресла, слушая только одному ему ведомую музыку... Словно в полусне, не мешая его мыслям и краткому покоя Флориан Грин тихонько напевал "Опус №86", старого музыканта, от которого не осталось и костей, все разошлось по ветру, все вернулось в солнечную пыль, все смыло, как прибойная пена - выемку  детского следа на песке. Как хорошо, что Бог не сделал нас вечными. Этим он даровал нам бессмертие.

... Тоска пустая,
Душа распахнута вовнутрь,
Простые тайны,
Играют в ней, как перламутр,
Всё разъяснится,
Снега растают, льды всплывут,
Уснет волчица,
А каравеллы оживут.

Тоска пустая,
Неизъяснимая тоска,
Корабль мотает,
А цель всё так же далека,
Мы с капитаном
Вовсю сражаемся в снежки,
Инфанта Анна
Сплетает яркие венки.

Тоска пустая,
Ты - высока, как облака,
Не перестанут
В тебе сочувствие искать..."

Ему нечасто удавалось петь так же просто, как дышат во сне на рассвете.
Свечи оплыли. Жемчужные четки плавно скользили меж пальцев... Флориан устало прикрыл веки. Улыбался отдаленным неясным мыслям.

Плыл через полночь город именем Вавилон, Аммон, Небесный хрупкий, как хрустальная туфелька, Иерусалим. Принц останется безбрачным. Никому туфелька не придется впору. Тыква останется на огороде, мыши в норе, а лошади в конюшне.

Флориан Грин провел ладонью по щеке - еще не исчезла ямочка у рта от гаснущей полуулыбки.

Он поднялся, и с легким полупоклоном приблизился к Инквизитору.

- Возможно, это мои последние слова, господин Великий Инквизитор. Я знаю, что творю и говорю.

Совершенно без позы, без униженности он встал на одно колено у подлокотника кресла и сухими губами коснулся  холодного рубина в перстне Инквизитора, как некогда паломники целовали рыбацкий перстень Ватиканского Понтифика.

- Благословите, отче.

Со стороны это выглядело, как принесение вассальной клятвы, если бы кто-нибудь помнил, что это такое.