Бонпол. Залы для проведения открытого вечера Исскуств

Перелет из Бонпола в Павлиний хвост, где находилась резиденция Верховного инквизитора, осталась для последнего за гранью сознания. Наварро то на мгновение приходил в себя, балансирую на тонкой грани между бытием и бессознательностью, и тогда слышался то шум мотора, то рычание Эмира, который тоже пострадал, получив массу весьма неприятных порезов. То вновь проваливался в липкую, вязкую темноту, кишащую отрывочными, бессвязными фрагментами взрыва, как болото мошкарой.
Оповещенная секретарем прислуга в доме уже приготовила спальню. Мишель созвонился с личным врачом инквизитора, и когда аэромобиль припарковался на площадке перед домом, доктор был уже в пути.
Совместными усилиями мужчину перенесли в дом, и до прихода врача  бывший вояка успел снять него пахнущую гарью, кровью, грязью одежду и полумаску, которые сейчас годились только на выброс. Битое стекло окна , словно бритвой располосовало сутану, а маска заскорузла от впитанной крови.
Пришедший врач, наблюдавший Лойсо все последние годы, профессионально быстро осмотрел больного, промыл раны. Не смотря на устрашающий вид рваной раны на виске, порез оказался не глубокий, больше задев периферийные сосуды, которые и дали обильное кровотечение. Тело мужчины  больше походило на изодранный когтями   кота валик дивана, о который тот годами привык точить когти, но все порезы, царапины и кровоподтеки были пустяком, если учитывать выбитое стекло и высоту, с которой упал Наварро. Лишь одно вызывало опасение у врача- длительный обморок, в котором находился пациент, и который мог быть вызван ушибом  головы при падении. Как известно, мозг человека, вещь непредсказуемая и малоизученная. Но тут уж медицина была бессильна. Оставалось только ждать и надеяться на лучшее. Перевязав рану на виске, обработав порезы и гематомы,  врач  сделал  уколы снотворного и противовоспалительного, и , пообещав зайти утром, покинул особняк. Покой и сон, порой лучшее лекарство, а  крепкий организм еще не старого мужчины сам способен справиться со многими проблемами.
Через пару часов уставшая прислуга отправилась на покой, и особняк погрузился в тишину.
Было глубоко за полночь, когда Лойсо очнулся ото сна. Из приоткрытой, застекленной двери, ведущей на террасу, из парка тянуло ночной прохладой, запахом свежескошенной травы и живительной влагой земли.  Полоса желтого лунного света, пробивавшаяся между неплотно задернутых штор, широкой дорожкой наискось расчертила комнату, давая мягкий, рассеянный полумрак. Ночные цикады упоительно стрекотали, наполняя ночь безмятежными, "правильными" звуками музыки живой природы. Такое не услышишь, не почувствуешь в железобетонном лабиринте двух фешенебельных кварталов Аммона.
Мужчина пошевелился,  и  тело отозвалось ноющей, тягучей болью. Болело все, но болело как-то правильно, как болят мышцы после драки без переломов и отбитых внутренностей. Попытка приподняться на локте вызвала легкое головокружение, и пришлось пару минут обождать, прежде чем сесть на постели. Еще пара  минут, прежде чем Лойсо смог подняться и добраться до туалета, куда звала  вполне банальная  потребность живого организма.
Спустив воду в унитазе, мужчина склонился над раковиной,  и взгляд случайно наткнулся на отражение в зеркале.
-Ну и рожа.
Заклеенный пластырем со стерильной повязкой, висок, глубоко ввалившиеся глаза в ореоле темных кругов, опухшие веки, пара порезов на скуле и подбородке, багровеющая гематома на пол лица,  наискось расчерченная белесой кривой полосой рваного старого шрама. Потрогав бинты, инквизитор скривился от боли и побрел обратно в комнату. Найдя графин с водой, жадно выпил стакан, достал сигарету из брошенной на столике пачки, нащупал пепельницу. Но сразу закурить поостерегся, добрался сначала до постели. Лишь приняв полулежащую позу, подсунув под спину подушки, закурил. И правильно сделал. Комната перед глазами вновь качнулась и поплыла медленной детской каруселью. Мужчина прикрыл глаза, справляясь  с новым приступом слабости. Карусель затормозилась. 
И ни одной эмоционально ярко окрашенной мысли о трагедии в Бонполе. Организм, по животному мудро цеплялся за банальную до зубного скрежета обыденность, блокировал поток резко негатиивной информации, давая себе краткий перерыв на восстановление.

Отредактировано Лойсо Наварро (15-08-2009 01:19:18)

Чуть прохладный ночной воздух приятно холодил тело, обильно покрытое неглубокими саднящими ссадинами и порезами после стеклянной "мясорубки". Пустяк, а не приятно, когда материал пододеяльника дотрагивается до мест повреждения кожи. Потому, уверенный, что он один в комнате, Наварро лег поверх одеяла, давая  ночной прохладе подсушить пекущие ранки хоть на груди, животе и ногах. А вот спину припекало чуть зудящее, раздражающее ощущение. 
Сознание , как  уставший канатоходец, балансировало  и покачивалось между сном и явью, и лишь дымящаяся в руках сигарета не давала вновь заснуть. Еще не хватало спалить дом и сгореть от упавшей на постель сигареты.
Тихое поскрипывание половой доски прорезалось сквозь марево полудремы,  и мужчина встрепенулся, открыл глаза
- Мишель?
Ну кто мог войти   ночью в спальню Наварро? В принципе- никто. Разве что Питер или Мишель, беспокоившиеся о здоровье хозяина. Хотя Мишель, после смерти Давида, пару раз прокрадывался по несколько другой причине. Еще мог быть Эмир. Но тигр сопел и урчал при этом так, что его было слышно за версту.
Мужчина приподнялся на локте,  скривился от резанувшей саднящей боли  в засочившейся сукровицей ранке на сгибе , снова откинулся на спину, во все глаза смотря на незнакомого, обнаженного человека, свободно разгуливающего по опочивальне. Значит, это был не бред. Видение, посетившее в почти бессознательном состоянии в Бонполе, и смутным пятном запечатленное в памяти, уже затиралось, казалось игрой подсознания в стрессовой ситуации. И вот сейчас тот же самый человек сидел на его постели. Вполне материальный, если судить по скрипнувшим под его весом пружинам матраца.
-Вот те и на. Кажется, по мне соскучился добрый доктор психиатр.
Наварро хмыкнул, в первый момент не зная даже, как реагировать на это "явление Христа народу". Кстати,  о Христе. Лицо незваного гостя отчаянно кого-то напоминало, и достаточно было повернуть голову,  глянуть на висевшее над изголовьем кровати распятие,  чтобы понять, кого именно.
-Господи, помилуй!
Лойсо  перекрестился, внимательно разглядывая узнаваемые по каноническим изображениям, черты. Похожие, но... слава Богу, не идентичные абсолютно. Ангел -хранитель... Мдя... Ангел с именем шайтана по религии мусульман. Коран был одной из книг, которую дал ему почитать смотритель- молчальник в далекой юности. В памяти всплыли строчки на пожелтевшей от времени бумаге.
"Когда Бог сказал ангелам: Я хочу поставить наместника на земле" они отвечали: "неужели Тебе угодно поставить на земле существо, которое бы распространяло там зло и проливало кровь, тогда как мы славим и величаем тебя беспрестанно?" "Я знаю то, отвечал Господь, чего вы не знаете". Когда Бог повелел ангелам поклониться Адаму, они послушались, исключая Иблиса, который "надмился гордостию и был из числа неверующих". Иблис, отпавши от Бога сам и склонив к падению праотцев рода человеческого, отторгнул от Бога некоторых других духов; так произошли джинны, дивы и пери."
Падший ангел, шайтан, изгнанный из Рая,  сидел на его постели. Было от чего помутиться рассудком.
Мужчина судорожно затянулся сигаретой, дотлевшей почти до фильтра. Обжог пальцы и раздавил пожелтевший фильтр в пепельнице.
-Так. Стоп, Лойсо. Не того ты полета птица, чтобы сам Враг рода человеческого являлся по твою грешную душу.
А вот про неприкаянные души священник читал. Труд какого-то безымянного монаха-молчальника, который подробно описывал их в своих трудах, называя "двойниками". Души, которые некогда были обычными людьми, но грехи и добродетели которых оказались в равновесии, которых не мог принять Рай, которых не смел забрать Ад, и которые скитались по свету до тех пор, пока равновесие это не будет нарушено в ту, или иную сторону. Но.. а при чем здесь он? Верховный инквизитор Бестиария? Наварро задал себе этот вопрос, и уже знал ответ. Стена... Та самая стена из видения, которую священник никак не мог преодолеть в одиночку. Спаси его,  и спасешься сам, словно говорил ему Господь, посылая этот вещий сон. А сон ли?
-Расскажи мне о себе, Иблис. Как звали тебя при жизни?
И лишь сейчас обратил внимание, что сидевший на постели призрак обнажен, как обнажен и он сам.

Отредактировано Лойсо Наварро (16-08-2009 15:29:18)

"Они просто хотели запутать тебя. Не верь им. Верь мне. Ты и сам видишь, что я больше похож на Него, чем на дьявола"
Низкий, эхом отдающийся в ушах голос, зазвучал в голове, и словно шел не из вне, а откуда-то изнутри, затрагивал толстые струны нервов, заставляя их вибрировать в такт словам, издавать низкое ответное звучание, наполняющее собой бренное тело.
И искренняя улыбка на губах сидящего рядом мужчины,  в призрачном свете луны придающая его лицу еще большее сходство с Новозаветным Спасителем. Словно сам сын Господень сошел со старых фресок и коснулся босыми ступнями грешной земли в виде струганных деревянных половиц  в доме священника. Наварро даже подался вперед и скосил глаза на его ступни, словно ожидая увидеть страшные раны от гвоздей, которым был он прибит к кресту на горе Голгофе.
И в этот момент искуситель пошевелился, лукаво улыбнулся,  распластываясь рядом на постели, открывая взору красивый  изгиб спины, углубленный в  валики  хорошо развитых мышц позвоночник, плавно переходящий в ложбинку поясницы и прячущийся между округлыми выпуклостями ягодиц. Такое тело создают либо скульпторы, ваяющие по древнегреческим, воспевающим красоту человеческого тела,  канонам, либо каждодневные тренировки в спортивном зале под руководством опытного фитнес- тренера. Инквизитор с трудом отвел взгляд от подзолоченных лунным светом тонких, почти прозрачных  волосков, поднимающихся от копчика к талии и выделяющихся на загоревшей до цвета шоколада коже нежным пушком.
А вот подушечки пальцев, коснувшихся ноги, были жесткими и чуть шороховатыми, как и кожа ладоней. Нет, таких рук не бывает у вельмож, бизнесменов, художников, священников, библиотекарей и ученых. Даже у самого Лойсо кожа на руках  была мягче, хоть тяжелый труд в юности  и оставил отпечаток на них в виде затвердений несходящих мозолей, а регуляные тренировки в мастерстве владения плетью и оружием не прибавляли ей интеллигентной изысканности. Однако прикосновение  и вид обнаженного мужского тела не остались незамеченными, отдаваясь в паху едва ощутимым, но явственным потеплением. Сильное, полное жизни и мирских страстей мужское тело отзывалось на соблазн. Грех, который Наварро не мог искоренить в себе- похоть. Слишком щедро одарил его Господь при рождении мужской сексуальностью и потенцией. Никакие посты и молитвы не могли усмирить плоть мужчины. Если бы не стал священником, то наверняка бы не вылезал из чужих постелей. И даже приняв сан, нет-нет, да позволял  себе грех плотских утех, обращая плотоядный взор и необузданную, неудовлетворенную  страсть  на мужчин. Женщины же, утратив искру Божию, заложенную в них Создателем при рождении, полностью потеряли в его глазах привлекательность.
Но Иблис...
-Изыди, Сотона!
Мысленно взмолился инквизитор, стараясь откинуть мысли об обнаженном теле двойника, подавить желание прикоснуться к ягодицам, наполнить ладонь упругостью соблазнительной плоти, ощутить пальцами нежность пушка на крестце. 
Рука потянулась к четкам, лежащим на прикроватной тумбочке, подняла длинную нить с нанизаными на нее драгоценными и полудрагоценными камнями.
- Подожди. Не уходи. Раз уж ты мой двойник, я хочу знать о тебе больше, призрак. Кем был ты при жизни? Кто были твои родители? Чем ты занимался?  Как и когда умер? И .. чем ты можешь помочь мне? Почему ты считаешь, что должен мне?
Два последнии  вопроса  были заданы с некоторым удивлением в голосе. Лойсо всю жизнь  считал, что никто ничем не обязан ему в этом грешном мире, да и помощи вроде никогда ни у кого не просил. Сам иногда помогал людям, когда мог и считал, что помощь эта будет во спасение душ людских и во славу Господа. Но, откровенно говоря, не помнил, чтобы кто-нибудь бескорыстно  помогал ему. Ну разве что смотритель -молчальник из разрушенного аббатства Отрубленной Головы. Тому он был обязан всем.

Снова призрак приблизился , наклоняясь вперед, и желтый ответ мордастой луны накрыл прозрачным покрывалом плечи, явственно вычерчивая каждый изгиб  мышц под кожей, чуть напрягшиеся мышцы на прессе, игриво  скользнул по темным волоскам, ведущим от пупка к паху и целомудренно спрятал в тени детородный орган. Взгляд серых глаз, вслед за взглядом Ибиса опустился на ладонь, на которой чужие пальцы вычерчивали линии, словно пытаясь стереть их рисунок, начертить новые. Но морщинки упорно прорезали кожу там, где были с рождения, не меняя очертаний и узора. Упрямый рисунок судьбы вторил характер  человека, чей жизненный путь отмечал на ладони. Лойсо не верил в хиромантию и прочие оккультные течения, но и не относился  к ним с агрессией, которую порой проявляли ортодоксальные церковники, считавшие их их бесовскими происками. Скорее относился  с усмешкой, как к невинным игрушкам взрослых людей. Вспомнил, как однажды, в молодости  сидел  в баре в Отрубленной Голове.

Тогда и к нему подошла цыганка, предложила погадать по руке. Он легко согласился на недорогое развлечение.  Женщина взяла его руку, собралась уже напеть, про " жемчужно- бриллиантовое счастье, и про  позолоти ручку", как внезапно отшатнулась, метя цветастыми юбкам грязный пол, торопливо пошла к выходу, даже не взяв протянутую монетку. Лингвера (тогда еще Лингвера) , откинув стул, пошел за ней вслед, настиг возле двери и схватил за плечо. 
[i]-Говори, чертово семя, что ты увидела на моей руке?
Цыганка тряхнула копной закрученных, как барашка -первогодка, копной черных волос. Оскалилась яркой помадой губ на ставшем вдруг сером лице.
-Не скажу. Скажу лишь, что ты баран. Упрямый баран. И если не изменишься, то закончишь жизнь в казенном доме при встрече с пиковым королем.
И толкнув удивленного парня в грудь, вырвалась и исчезла за дверью.
-Вот чертова баба.
Засмеялся молодой человек, возвращаясь к начатой кружке пива и выкидывая забавную встречу  из головы. [/i]

Воспоминания мелькнули и исчезли, прерванные прикосновением чужой ладони к шее, где мирно пульсирующая темная жилка дернулась, набухла, явственней выступила  под  кожей, обтягивающей  твердые канаты мышц. И тут наконец дошел смысл сказанной ранее беззвучной фразы.
"Не смотри на меня так открыто и не желай. Твои мысли никогда не будут скрыты от меня."
Мужчина стремительно скинул ноги с постели, поднялся, в первый момент забыв о порезах и недавнем ранении. Привычка сильного человека, уверенного в своем теле. За что и поплатился резью в многочисленных ранках и  новым комом тошноты, поднявшимся к горлу, как медуза из  морских глубин. Сжав рукой спинку кровати, чуть пошатнувшись,  инквизитор прикрыл глаза, загоняя студенистую тварь назад, в желудок. Уже медленнее и осторожней подошел к  приоткрытой, стеклянной двери, ведущей на террасу. Несколько минут молча смотрел на спящие деревья в парке.
Испугался. Откровенно, по человечески испугался. Разум,  до сей поры, был единственным местом, где еще жил человек по имени Лойсо Лингвера. Где можно было  быть самим собой, свободным от бабьего царства властолюбивых паучих. И сейчас в этот тщательно охраняемый годами мир вторгся кто-то чужой, запросто ступая босыми ногами по сокровенным помыслам и чаяньем. Вот к этому инквизитор был не готов- впустить постороннего в свой внутренний мир, пусть даже это всего лишь призрак. Мысли путались и скакали жеребятами первогодками, наскакивали одна на другую, играючи ускальзывали от кнута погонщика. Лишь спустя несколько долгих минут Наварро смог угомонить цокающий табун и начать мыслить здраво
- Я не помню тебя. В ту ночь, когда пришли каратели, я остался один. И не было никого. Но даже если ты говоришь правду...
Тут  на  плотно сжатых,, жестких губах мужчины мелькнула горькая усмешка
... это не тот грех, за который Господь не принял тебя на Небеса. Иначе меня сейчас окружала бы большая толпа резвящихся призраков тех, кто тогда не открыл дверь осиротевшему мальчишке. Бог слишком милостив, чтобы карать так жестоко  чад своих за подобные грехи.

Двойник говорил, а перед глазами Лойсо обрывками  разрозненных деталей мелькали воспоминания той ночи. Качающийся от ветра тусклый, старомодный, с отбитым краем фонарь на столе. Металлическое, покрытое бурой ржавчиной, крепление скрипело под шквалами ветра, соревнуясь в силе звука с отдаленным воем пожара. Вправо, влево, вправо, влево. И качающееся  желтое пятно на асфальте. Почти бесцветное,   в сравнении с ярким, багровым, рассеченным клубами жирного дыма,  заревом над домами.  И черные,  порой с аляповатыми пятнами отсветов огня, молчаливые и безучастные провалы окон. Тогда, в детстве, он думал, что люди спали. Лишь много позже понял, что спать в такую ночь соседи не могли. Слишком громко ревел огненный зверь, трапезничая чужой жизнью, слишком нарочито громким был смех, перекрикивание  карателей, по хозяйски расположившихся на тротуаре напротив в ожидании машины. Осуждал ли он  людей, пугливо прижатых к рассветам окон и украдкой заглядывающих в ад, творящийся на улице? Трудно сказать. Скорее всего, нет. У них тоже были семьи, дети, пожилые родители, о которых нужно было заботиться. И уж тем более там ничего не мог сделать мальчишка, чуть старше его самого. В каком из домов жил подросток,  выросший во взрослого мужчину и даже успевший умереть? А кто ж теперь знает?
Горячие ладони, легшие на плечи, вспугнули стайку воспоминаний. Тело стоящего у окна мужчины напряглось, очерчиваясь вздутиями мышц, нервно и отрывисто подрагивая сухожилиями, как бок хищного зверя, попавшего в незнакомую обстановку.  Пальца, сжимавшие четки, машинально перебирали их, пока не наткнулись на  окаменевшую крупную каплю заставшей сосновой смолы. Янтарь. Темный, прозрачный, насыщенный, с тонкими золотистыми  прожилками внутри, так похожими на невесомые волоски, увиденные несколько минут назад. Камень с природным изъяном в виде  овальной раковины углубления сбоку. Пальцы бессознательно тронули его, помяли, скользя по гладкой, чуть прохладной поверхности, стремительной нагревающейся от прикосновений. Закружились вокруг углубления, ощупывая, надавливая, словно пытались проникнуть внутрь, тронуть светлые прожилки, спутать их четкий, навеки застывший рисунок. Мужчина шумно выдохнул, и нагретый легкими воздух капельками тумана осел на прозрачной   мембране стекла.
«Я убил себя.»
Как мягким, но увесистым  обухом по голове. В первый момент инквизитор думал, что ослышался, надеясь, от всей души надеясь, что двойник сейчас пояснит иносказание, переносный смысл фразы. Но раз за разом в голове повторялось одно и тоже- « Я убил себя.. я убил себя.. убил»
Наварро, преодолевая хватку  стиснутых на плечах рук, развернулся, напористо сделал шаг вперед, заставляя призрак отступить, вдавиться спиной в стену. Сгребая волосы от шеи и  вверх, к затылку, между пальцев, сжал кулак, и рывком запрокинул голову двойника назад, цепки и пристально вглядываясь в лицо.
- Что ты сделал? Что…???....Повтори!
Серые глаза жестко и требовательно скользили по изгибу бровей, трепещущим крыльям носа, мягким линиям чуть приоткрытых губ, подбородку, скрытому  отросшими щетинками броды. Самоубийство. Тягчайший из всех грехов, который только может совершить человек. Даже убийство не так страшно, как добровольное отвержение бесценного дара, посланного тебе Господом,  жизни. Убив другого, человек еще может попытаться что-то изменить, раскаяться, праведной жизнью облегчить тяжесть  совершенного греха. Убив же себя, неразумное чадо Божье само, своими руками зарывает себе путь к спасению. И безгранична милость Его, давшего Иблису шанс искупить смертный грех. Только вот как? Что может сделать  бестелесный, бесплотный призрак?
«Я убил себя.»
Вновь прозвучало в голове.
-Безумец…
Как-то устало, тоскливо выдохнул священник, прикрывая веки и чуть ослабляя хватку пальцев, запутавшихся в волосах. Пальцы второй руки коснулись щеки грешника, скользнули к губам, словно Лойсо на ощупь пытался понять, кто же из приятелей детства мог совершить подобное.

Мартин. Так, кажется,  звали сына булочницы с угла пересечения набережной Летты и  переулка Стального клыка, ведущего в небогатый квартал, где  в основном селились фабричные рабочие. К нему любили всей шаблой заваливаться в гости, потому что в доме всегда водилась свежая выпечка. Может быть он? Не, вряд ли. Рыжий, пухлый, как сдобный пончик  рыжий Мартин  мог с возрастом, конечно, похудеть, но вот рыжий окрас волос, судя по шевелюре отца, должен был остаться до старости. Или  Огюст? Тихий паренек,  ходивший вечно в окружении стаи собак, которых подкармливал, тратя  на них все деньги, выделенные родителями на завтраки. Или Робер, задира и забияка, с которым в детстве не раз дрался, деля то новую рогатку, то сломанный велосипед. Гадать можно  долго. Мало ли  разновозрастной ребятни, бегающей в уголке рабочего квартала, где дети растут, как грибы после дождя.
-Я могу попробовать отвести тебя  в квартал, где мы родились, но в последние пять лет его сильно перестраивали. На месте всего района построили новые дома. Но вдруг повезет? Может,  вспомнишь что-нибудь. Может,  вспомню что-нибудь я.
Двойник  предлагал свою помощь, но Лойсо понятие не имел, чем и как тот может ему помочь, Призрак, есть призрак. Хотя,  вот сейчас...
Сухое касание губ было вполне материальным, как и тело, прижатое  спиной к стене. Теплое, упругое, накаченное. Это чувствовалось при каждом вздохе, когда грудь инквизитора поднималась, касаясь груди Иблиса. И даже чувствуется дыхание на губах, свежий запах чуть пыльных, летних трав, исходящий от его тела. Нет, не цветущих  газонов, пышных розариев. Иблис пах полынью и иван-чаем, горьковатым привкусом полевой ромашки и терпким медом цветущего  репейника.
Лойсо чуть качнулся вперед, вдавливая торсом призрак в стену. Наклонив голову поймал губами его губы, сначала просто обхватывая, потом сдавливая, как две слепленные, спелые ягоды винограда, перекатывая и  разминая. И тонкая кожура лопнула. Губы раскрылись, брызгая  созревшим соком рта, впуская язык внутрь. Ладонь,  протиснулась под рукой, плотно прильнула и заскользила по боку, оглаживая, ощупывая незнакомое  тело, исследуя его рельеф, пока не спустилась на бедро. Язык тем временем уже исследовал рот, то поглаживая кончиком верхнее небо, то сталкиваясь, потираясь о язык двойника. Изголодавшийся по сексу священник все глубже погружался в пучину чувственных ощущений, все жарче впивался  поцелуем в губы. Пальцы, надавливая на кожу, двинулись к крестцу, едва касаясь, провели по золотистому пушку. Мягкий, как ворсинки на спелом боку перса. А чуть ниже…

Иблис сказал: «Господи! За то, что Ты свел меня с пути истины, я исхитрюсь приукрасить все дурное на земле и непременно совращу всех Твоих рабов, за исключением тех, которые искренни».

В голове тихо зазвучали строки из святого писания. Коран, но…
Четки сорвались с запястья. Со стуком упали на пол, блеснув в лунном свете соцветием камней.
Мужчина резко отстранился, как-то слепо посмотрел на еще влажные после поцелуя губы. Не слова не говоря, развернулся и ,чуть пошатываясь, пошел к журнальному столику. Взяв графин, опрокинул  холодную  воду себе на голову. Поток вмиг намочил волосы, струями скатился по углублению шрама на лице, россыпью брызг упал на плечи, потек влажными дорожками по обнаженной груди. Оперевшись одной рукой о стол, сгреб  ладонью капли с лица, тряхнул головой, словно отгоняя наваждение. Чуть мутный взгляд серых глаз выхватил из полумрака обнаженную фигуру у стены
-Шайтан...
Тяжело оттолкнувшись от стола, Наварро медленно дошел до постели и лег, накидывая на бедра и пах угол одеяла. Несколько минут помолчав,  достал из пачки новую сигарету, рассеяно помял ее в руках и лишь потом прикурил, жадно затягиваясь дымом. Возбуждение,  сопротивляясь крику тела, медленно, неохотно отступало. Попытался заговорить, но стоящий в горле комок превратил первое слово в хрип, и лишь откашлявшись, Наварро смог продолжить 
-Завтра с утра сходим во второй округ. И еще есть идея. Можно попытаться поговорить с одним человеком. У него похоронное бюро. Может у него какая-нибудь информация есть.

Лойсо курил, в полумраке комнаты наблюдая за Иблисом,  прислушиваясь к собственным ощущениям. Идя к кровати, он в какой-то момент внезапно почувствовал злость и сейчас, когда возбуждение немного спало, пытался понять откуда и почему возникло это чувство. Оно.. оно было  таким же, как голос двойника, время от времени возникающий в голове. Однако долго размышлять на эту тему не пришлось. Шайтан  вновь приблизился, неся все тот же свещий запах цветущего летнего луга припыленного песчанной, сухой дорогой. Неропливые, тягучие движения, от которых пружины матраца то прогибались, то снова выпрямлились, тихо постанывая под тяжестью мужского тела. Наварро прикрыл веки, чтобы не смотреть, не видеть, как перекатываются мышцы под загоревшей кожей, как  чуть покачивается при движении  мошонка между ног, как играет лунный свет на прогнутой пояснице и выпуклых, отставленных словно для секса, ягодицах. Толи случайно это поучилось у двойника, толи тот прекрасно осозновал, что делает, но в любом случае инквизитору можно смело было идти за новым графином с водой. Хорошо хоть одеялом догадался прикрыться.
"Ты говоришь это так, будто бы со всему мужчинами, что когда-либо были с тобой, ты совершал акт божественной любви, воспевая Господа, а если бы сделал это со мной, то замарался бы смертным грехом."
Снова вторжение в разум и Верховный взрогнул, словно за спиной щелкнула плеть. Это было правдой и крыть тут было нечем. Сколько не пытался усмирять плоть, но мужская природа брала свое, нет-нет, да низвергая в бурный водоворот запретной похоти. Но почему сейчас он отказался от секса? По сути дела, безопасного. Ведь не узнает никто. Ведь хочет этого мужчину.  Вот на этот вопрос Лойсо ответить даже самому себе не мог. Словно что-то держало внутри, ставя преграду.
"Завтра? Нет уж. Пока ты не восстановишься, мы никуда не пойдем."
И это тоже было правильно. Уже возвращаясь в постель, Наварро чувствовал, как  желудок вновь пытается подскочить вверх, а ноги тяжелеют и становяться ватными. Все же удар головой не прошел бесследно.
Теплая ладонь на глазах.. Такой странный, непривычный жест. Прикосновение. Не то, чтобы для священника было ново, что кто-то доьрагивается до него. Ерунда. Конечно же нет. Дотрагивались. И ударом в челюсть, и хуком поддых, и жаркой, страстной лаской во время секса, и приятельским похлопыванием по плечу. Но в этом жесте было что-то... вот даже не понять, что именно. И в ответ захотелось накрыть его руку своей ладонью, тронуть пальцы, почувствовать вздутые  венки на кисте.
Но не сделал. Уже засыпая, мужчина потянулся к пепельнице, на последнем сознательном движении затушил сигарету, и тут же, даже не найдя сил подтянуть рукуназад, провалился в глубокий сон.

Дверь тихо скрипнула и приоткрылась. В темноте дверного проема нечетким силуетом высветилась высокая мужская фигура с копной светлых, как созревшее пшеничное поле волос. Стройные ноги в туфлях на высоких коблуках до середины бедра ообтягивали белые, ажурные чулки, заканчивающиеся широкой, кружевной резинкой. Накаченный пресс пересекала тонкая  ниточка .. нет, вот этот лоскуток прозрачной материи навать трусами было нельзя. В одном соске  прозрачной слезой поблескивал свисающий вытянутый камешек, ловящий при каждом вдохе отголоски света. Мишель.
Не смотря на массивную, накаченную фигуру, он был удивительно гибким и чувственным. Вжатое в постель  загорелым телом  светлое, извивалось при каждом сильном, пронизывающем толчке. Развратно поднятые вверх ноги, едва видневшиеся ягодицы, между которыми выстро, ненаситно двигался раздувшийся, все сильнее и сильнее набухающий  член . Блондин протяжно стонал, выгибаясь , как дикий кот, жадно хватал ртом воздух, задыхался, хрипел раз за разом выскрикивая одно и то же имя - Давид. Чужое имя.
А над постелью , под потолком ,  с зубодробящим скрежетом крутилось колесо, к которому был прикован тот, которого он звал. Крик наслаждения множился, отражался от стен, сливаясь с воем нечеловеческой боли казнимого.
Поворот колеса, и сильные, мужские руки повисли плетьми, выдернутые из сутавов.
Толчок, еще толчок, жесткие губы впиваются  поцелуем в рот, глуша стоны страсти, чужое имя.
Еще четверть оборота, и кожа в паху рвется. Гладкая, словно перламутровая кость головки бедра, диковенной раковиной матово и влажно блестит на солнце, и в следующий момент заливается хлещущей кровью. Крик.
Крик. Набухший член пульсирует, выплескивая семя струю за струей . Много, очень много. Оно заливает простыни, образуя белесое, терпко пахнущее озерцо, молочным киселем стекает на пол, капля за каплей смешиваясь с разлитой по доскам кровью. Отрубленная голова катится переспелым арбузом, пачкая завитки каштановых волос.

Спящий на постеле мужчина мучительно, глухо застонал, переворачиваясь на другой бок.

Зрительный зал захлебывался от оваций и восторженных криков "Бис". В свете софитов, летящие на сцену букеты,  парили разноцветными птицами, сбрасывая ароматные, кружащиеся в воздухе лепестки. Стоящий на сцене , одетый в костюм древнего грека Базиль,  казался полубогом. Богом. Настолько божественной была его игра. Ахилл. И рядом Патрокл. Рукоплещущий зал. Бессмертный Гомер. Божественный ритм античного гексаметра, разорванный убогим подражательством вставок цензуры. Но те, кто имеет уши, слышит, а тот, кто имеет глаза- видит, как многозначимы взгляды двух актеров  в неявных, но насыщенных эмоционально сценах.  Как точны и красноречивы их движения, полные пластики страсти и влечения. Занавес.

Теснота гримерного помещения и три сильных мужских тела, переплетенных в единой страсти.  Отсвет свечей на влажной  коже, тяжелое дыхание,  стоны и  сердца, бьющиеся в бессмертном  гексаметре Истинного Гомера. Мгновения, когда Иллиада оживает.

Тяжелое , сонное дыхание Наварро прервалось протяжным стоном. Одеяло откинуто. Заглянувшая в комнату из-за тучи луна мазанула по покрытому капельками пота лбу и стыдливо скрылась, пряча в ночную тень вязкие капли спермы, стекающие на простынь по животу.

Медлено, как тугая пружина, виток за витком раскручивались картины соитий Верховного инквизитора. Вроде и не часто был секс у Наварро, но за тринадцать лет черных одеяний  плотских грешков набралось не мало. В какой-то момент мужчина едва не проснулся, но , толи снотворное, вколотое врачем, догнало уставший организм, толи  такой крепкий сон был навеян двойником. Чтобы там ни было, Лойсо не проснулся даже тогда, когда вполне материальные губы коснулись его члена, а ноги придавила тяжесть здорового мужского тела. Лишь под утро священник затих, ныряя в спокойный отдых без ярких отголосков былых прелюбодеяний, сдобренных игрой подсознания.
Солнце стояло в зените, когда мужчина, наконец, глубоко вздохнул, перевернулся на бок. Ресницы дрогнули, мышцы протяжно напряглись, потянулись и Лойсо открыл заспанные  глаза.  Мутноватый со сна  взгляд серых глаз скользнул по измятой подушке, скомканной простыне, полу, покачивающемуся на стекле солнечному зайчику. И несколько минут ни одной мысли в голове, лишь только в теле приятная расслабленность, которая бывает после сна, последовавшего за сексуальной разрядкой.
Однако  просыпающийся разум дал о себе знать, подкидывая сначало информацию о взрыве в Бонполе. Лицо мужчины нахмурилось , потемнело, едва вспомнился кошмар, творившийся в приюте обездоленных.
-Надо вызвать Леона, узнать, как обстоят дела в округе. 
Ранение ранением, но это его район и все, что там происходит, касается его самым прямым образом. Чуть приподнявшись на постеле, ЛОйсо уже собрался встать, как взгляд выхватил у стены мерцающую бликами в солнечных лучах  связку камней . Четки. Четки, упавшие на пол, когда... Значит это был не сон?
И словно в подтверждение этого, сзади, за спиной раздалось сопение. Мужчина резко развернулся на постеле. Комната вновь качнулась, напоминая о ушибе головой. Но инквизитора сейчас куда как больше поразил лежащий рядом на постеле ... призрак. Отшатнувшись, Наварро едва не упал с кровати, но вовремя успел ухватиться за кованное изголовье. Чуть помедлив, поняв, что не разбудил незванного гостя, медлено склонился над ним, разглядывая лицо. Похоже, призрак не шутил, когда сказал, что будет с ним, нравится ему это, или нет. А вот нравится ли ему это? Ответа на этот вопрос Наварро не знал. Человек всю жизнь, сколько себя помнил, прожил один, если не считать далекого детства. И  вот на тебе. Поколебавшись, все же протянул руку, и остожно откинул  упавшую на лицо прядь мужчины, притронулся к поросшей волосками щеке.

На утро третьего  Верховный инквизитор в дрмашнем халате сидел  в плетеном кресле  террасы, закинув ноги на соседнее и листая свежую газету с новостями.  Благодаря интенсивным усилиям лечащего врача, хорошим лекарствам, тошнота, мучавщая в первые дни, немного поулеглась. Многочисленные порезы на коже затянулись покоричневевшей сукровицей и временами отчаяно чесались, требуя освободить тонкую, наросшую кожецу от ставшей ненужной " шелухи". Сделав глоток из чашки с кофе, отправив в рот увесистый кусок бутерброда, инквизитор с шелестом перевернул страницу газеты, мельком проглядел и , сложив пополам, кинул на стол. Взгляд остановился на...
-Иблис! Оставь Эмира в покое. Ты мне его так с ума сведешь.!

Лойсо мельком глянул на тигра, который, едва Иблис перестал дразнить его, вольготно развалился на нагретых утренним солнцем досках пола террасы, шумно дыша лоснящимся черным шерстяным боком. Белые, длинные усы азартно топорщились в разные стороны, а чуткий, влажный нос продолжал втягивать воздух, словно стараясь угадать, с какой стороны в следующий раз появится  неуловимая и такая забавная новая игрушка. Даже с белыми самками было не так весело. Они хоть и доставляли зверю вполне конкретное удовольствие, но быстро «ломались», становясь годными лишь для еды,  как куски парного мяса.  Так и не найдя, куда исчезла невидимая «игрушка», Эмир, раскатисто рыкнул, сладко зевнул, демонстрируя миру длинные, острые  клыки  и нежно-розовый, шершавый язык. Размашисто лизнул подушечки лапы с убранными когтями, игриво и легко, не смотря на свой трехсоткилограммовый вес, перевернулся через хребтину на другой бок и широко развалился во всю, почти трехметровую ( без хвоста) длину.
-Угу.
Хохотнул мужчина, переводя взгляд смеющихся глаз на призрак
-А еще больше ему бы понравилось, если он все-таки смог бы тебя поймать и цапнуть за задницу.
Смех, затаившийся на дне серой радужки не исчез, но замерцал ревнивыми нотками, когда нахальный пришелец буквально изо рта выдернул  бутерброд, вкус которого загодя наполнял рот слюной. Клацнув зубами возле пальцев нахала, в отместку за уведенную из-под носа ветчину, Наварро нарочито ленивым движением облокотился локтем  о край стола, подпер щеку кулаком, демонстративно оценивающе стал рассматривать обнаженную фигуру  Иблиса.
- Зачем тебе одежда? По мне, ты и так хорош. А другие тебя все равно не видят.  Только добро переводить.
Ответил деланно серьезным тоном,  едва сдерживая ухмылку  в уголках губ. И вздохнул, уже искренне посмурнел, услышав рассуждения о богатстве и прелестях жизни Верховного Бестиария. Кто бы только знал, как с некоторых пор тяготили инквизитора  черные одеяния с красной отметиной символа власти на правой руке. В них было не больше Святости и Веры, чем  в искаженной, бесовски выхолощенной Библии, которую  так любили цитировать святоши – лицемеры, служащие не Богу, а «цезарю». Вернее говоря – Праматери. Можно все бросить, уйти под благовидным предлогом.  Но… А  что тогда станет  с Бестиарием? Что станет  при новом Верховном инквизиторе округа с тем же Базилем, посмей он отыграть Илиаду с оригинальным  смыслом, вложенным Гомером в образ Ахилла и его отношения с Патроклом? Что станет с талантливыми художниками, писателями, поэтами, не укладывающимися в творческом  порыве в рамки ханжеской морали матриархата? И с каких доходов финансировать тайное издательство в четвертом округе, печатающее  истинный текст Библии и Святых писаний? Не говоря уж о больнице округа Отрубленной головы, привыкшей ежемесячно получать чек  с энной суммой от неизвестного покровителя? Нет, не был Лойсо Лингвера ни «робин гудом», ни святым. Грешный человек, прекрасно осознающий свою  греховность.  А кто безгрешен?
Жил когда-то один святой человек, славящийся своей праведной жизнью. Однажды пришли к нему паломники и стали жаловаться- мол не можем, Отче в пост мы без мяса, сил нет удержаться. И ответил им  Старец - ну что ж с вами делать? Вкушайте мясо в пост. Главное- друг друга не ешьте. А что есть, как не «поедание» себе подобных, публичные казни и пытки на потеху толпы? И не убийц, а  простых мужчин, позволивших себе потянуться  влечением к своему полу.   Под хвост к дьяволу таких «священников» и паучих, правящих Империей.
Откинув пинком мрачные мысли, Лойсо задержал взгляд на вошедшем Мишеле и улыбнулся, с удивлением отметив,  что сегодня белокурый Адонис кардинально поменял стиль, облачившись в длинное, полностью закрытое темное платье с длинными руками. На него это было не похоже. Уж не заболел ли? Однако долго гадать не пришлось. Стоило тому повернуться задом, как   Наварро едва с кресла не рухнул от неожиданности, узрев полностью обнаженную спину с вырезом настолько низким, что был виден не только копчик, но и половина ягодиц. Дождавшись, когда второй  негодник скроется за дверью, обратился к первому, перехватывая похотливый взгляд, смеясь  и грозя пальцем.
-Только рискни!
Торопливо допив остывший кофе, поднялся и быстро пошел в спальню, чтобы переодеться.
- Собирайся. Сейчас оденусь, и поедем. Впрочем.. а тебе-то чего собираться? Крррасавчик!
Со смехом взлетев по лестнице на второй этаж, мужчина скрылся в комнате.
Не прошло и десяти минут, как аэромобиль Верховного инквизитора,  под укоризненным взглядом оставленного дома Эмира,  взлетел с площадки.
Улицы Черного Лабиринта

Отредактировано Лойсо Наварро (20-08-2009 00:18:05)